Не для такого ли именно человека и придумал этот Хлебников свое словечко: человека, который любит — и который убил? Разве не может одно соседствовать с другим?
Любийца.
Не доехав до его дома, я вдруг свернула в переулок, съехала на обочину и выключила мотор. Нет, я не поеду к нему. Я просто не могу больше видеть его. Что бы он там ни говорил, оправдать убийство вообще трудно, оправдать убийство ребенка — невозможно. А помимо всего прочего, этот филолог-недоучка оказался еще и подлецом, скрывшим преступление, пусть и непредумышленное!
Наверное, можно пойти в милицию, все рассказать, и тогда этот, как выражаются менты, висяк будет… Будет ли? Раз уж Бондарев такая сволочь, он заявит, что никакого брелка и в глаза не видел. Как теперь доказать, что я нашла его в гараже? И машины у него давно нет. (Кстати, не затем ли он и продал ее, чтобы замести следы?) Но самое главное: Саньки этим все равно не вернуть…
Бодрая трель мобильника заставила меня очнуться. «Неужели он?» — со страхом подумала я. Расстегивая молнию сумочки, заметила, как дрожат мои пальцы.
Но это была Люба. Я сбросила вызов. Взглянула на часы на приборной доске: двадцать минут десятого. Я опаздывала уже на пятьдесят минут…
И я заставила себя поехать на работу.
Как же мне не хотелось никого видеть! Увы, избежать этого было невозможно. Подъезжая к офису, мельком бросила взгляд в зеркало на свое серое лицо и мрачно подумала: «Косметика здесь бессильна».
Плевать. Меня тревожило другое: как дотянуть до конца рабочего дня, нет, как выдержать хотя бы до обеда? Как вообще вычеркнуть из памяти страшные события последнего часа?
Я столкнулась с Любой в коридоре.
— Ну, Наташка, ты… — начала она и осеклась. — Что с тобой?
— Отстань, — бросила я и прошла мимо.
Включила компьютер, подвинула к себе распечатку текста договора с карандашными правками Виктора. Тупо уставилась в прыгающие перед глазами строчки: «Настоящий договор между компанией «Мебсервис», именуемой в дальнейшем Заказчик, в лице ее Генерального директора Виктора Лицкевича, и компанией «Туранлар», именуемой в дальнейшем Поставщик, в лице ее…»
Прошло четверть часа, а я так и не продвинулась дальше преамбулы. Потому что на втором «hereinafter referred to as…»[3] поняла: я должна уехать из этого города. Хотя бы на время.
Но решать все надо быстро. Когда я не вернусь вечером, он начнет искать меня. Звонить на мобильный, домашний. Можно не отвечать, можно забить его номер в «черный список», но это не спасает положения: он обратится за помощью к своим коллегам. И те, несомненно, очень скоро найдут меня. Так что времени в обрез.
После смерти Саньки моя мать уехала к сестре в Самару, сдав квартиру какой-то бездетной паре и взяв оплату за год вперед: она чувствовала в случившемся и свою вину. Мы только перезванивались, и я знала, что у нее все в порядке — если можно назвать «порядком» состояние женщины, недавно потерявшей внука.
Теперь наступила и моя очередь бежать от своего прошлого. И от настоящего. Я поеду к ней.
Дверь открылась, и вошел Виктор. Наверное, Люба успела предупредить его, что со мной творится что-то непонятное, потому что он ни словом не обмолвился о моем опоздании, а осторожно спросил:
— Как там с договором, Наташа?
— Пока никак, — я подняла голову. — Вот что, Виктор. Дай мне отпуск за свой счет, хотя бы на неделю. С завтрашнего числа. А перевод я сегодня закончу.
Я специально сказала «на неделю», чтоб его не хватила кондрашка. Мне б только вырваться, а там фиг меня поймаешь…
Он ошарашенно посмотрел на меня.
— Ты что?! Где я найду тебе замену на неделю?
— Попроси пока Любу, — равнодушно произнесла я. Мне бы его заботы…
— Люба не знает английский так, как ты. И у нее своя работа.
— А у меня… семейные обстоятельства. В общем так: завтра я не выхожу. Хочешь — увольняй. Договор закончу к концу дня. Не успею, останусь после работы. Все.
Он потоптался, сердито глядя на меня, рявкнул: «Черт бы тебя побрал!» и вышел, громко хлопнув дверью.
Поставив себе задачу, я начала работать, как скоростной переводильный автомат, щелкая сложные юридические термины, как орехи. Я даже не слишком задержалась: все было готово к началу восьмого. Срочный перевод помог мне дожить до вечера и не свихнуться от переживаний. О том, что завтра будет новый день и не будет перевода, думать не хотелось. Жаль, что нельзя забить в «черный список» моей памяти то, что произошло сегодня утром…
Теперь надо было направить договор на согласование Мустафе в «Туранлар». Гм… а если тот что-то поменяет, внесет в него свои поправки? Кто разъяснит их шефу? А, плевать. Конечно, я поступаю с Виктором по-свински, но жизнь поступает со мной…
Я оборвала себя. Подключилась к Интернету и вышла на «mail.ru». Письмо с приложением, как назло, несколько раз зависало. Я уже была на грани того, чтобы изо всех сил врезать кулаком по клавиатуре, когда на мониторе появилась заветная надпись: «Письмо отправлено».
Я выключила компьютер, надела куртку. Погасила свет, прошла гулким пустым коридором. В вестибюле уже сидел ночной сторож — отставник, нанятый Виктором на полставки после того, как пару месяцев назад в наш офис попытались вломиться некие злоумышленники.
Он поднял голову от залистанного до лохмотьев «Спид-инфо» с полуобнаженной красоткой на обложке, улыбнулся.
— Что-то вы поздновато сегодня, Наталья Викторовна…
Мне удалось выдавить ответную улыбку.
— Дела, Николай Сергеевич. До свиданья.
Колеса вагона отстукивали: сов-сем-не-так, сов-сем-не-так, сов-сем-не-так…
Занавески окна были наполовину раздвинуты, и в просвете виднелись бежавшие навстречу столбы, деревья, какие-то редкие постройки. Пересекли реку — сквозь ажурные конструкции моста блеснула на пару секунд спокойная гладь воды с одинокой лодкой на середине.
Почему в моей жизни все выходит не так? Совсем не так? Почему одним — все, другим ничего? Почему одним дается, а у других забирается — даже то немногое, что у них было? Неужели тому, кто сотворил этот мир, было, как говорят в уголовной среде, западло создать в нем всеобщую гармонию, чтобы все были одинаково счастливы? Или одинаково несчастливы — тогда хоть было бы не так обидно?
В купе нас было всего двое. Напротив меня сидел средних лет мужчина, напоминающий стареющего хиппи — длинные неопрятные волосы, седая щетина. Нездоровый цвет лица наводил на мысль об известном пороке. Одет он был соответственно: замызганная куртка с вытертыми локтями, джинсы с парой вовсе не декоративных заплат, разбитые кроссовки. Правда, хиппи уже вымерли, как динозавры, оставалось предположить, что передо мной — бомж. Хотя, конечно, бомжи не разъезжают в купейных вагонах…
