Всю ночь перед ее отъездом мы проговорили. Дурманящий ночной воздух из открытого окна наполнял комнату, а где-то неподалеку шептал свои истории океан.
— Помнишь, как в детстве ты боялась смотреть в ночное небо? — сказала мама.
— Я и сейчас не особо доверяю этим звездам, — улыбнулась я.
— Есть вещи, о которых лучше не задумываться, — посоветовала она.
— Это я уже поняла. Но есть вещи, о которых не можешь не думать.
— Например?
— О том, что было и будет. О том, почему что-то случилось именно с тобой. О том, о чем можно только мечтать. И о чем мечтать даже не рекомендуется. И почему Вселенная не сходит со своего пути.
— Ну с этим все просто. Для этого существует мировой порядок.
— Как хорошо иметь маму, которая может ответить на любой вопрос, — улыбнулась я.
Она тоже улыбнулась.
— Любовь всегда будет окружать твою жизнь, — сказала она, — ты только слушай и замечай знаки этой любви. Дикие птицы над океаном, теплый ветер за окном, улыбка незнакомца, ворчание бабушки Аманды — все это проявления любви к тебе.
— Я знаю это, — сказала я.
Я понимала, что она говорит о том, что все будет хорошо. Но я тоже об этом знала.
Бабушка Аманда, любительница дешевых мыльных опер, опять бог знает что устроила.
— А ты не хочешь найти офис где-нибудь рядом с домом, заняться научной деятельностью и быть поближе к нам и к своему ребенку? — поджав губы, спросила она.
— Хочу, — ответила моя мама, — да не все в моей власти.
И, хлопнув дверью, ушла собирать дорожный саквояж.
— О, Фредерик! — обратилась бабушка Аманда к портрету дедушки Фредерика. — Я, конечно, никогда особо не жалуюсь, но ты видишь, как мне тяжело?
Это был запрещенный прием, бабушка Аманда прибегала к нему в самых торжественных случаях. Например, когда хотела показать всем в доме, как она недовольна сложившимися обстоятельствами и не в ее силах их изменить.
Но никакие уловки ей опять не помогли. Ни натравливания на мою маму тети Бетси, ни воззвания к портрету дедушки Фредерика, ни горькие вздохи у кровати больного ребенка.
И только когда мама уехала, бабушка Аманда вошла в мою комнату, села в кресло и с улыбкой сказала, что гордится моей матерью. Я улыбнулась и сказала:
— Я знаю это.
— Не обращай внимания, когда я ворчу на нее, — посоветовала она.
— Я и не обращаю, — призналась я.
— Ну не до такой же степени! — рассмеялась бабушка Аманда.
Без мамы мне особо скучать не пришлось, на следующий день к нам пришел Ричард Камер. Он шумно ввалился в наш дом с шутками и улыбками, но было видно, что ему тяжело таскать ногу, почти целиком закованную в гипс, он чуть не упал на пороге.
Бабушка Аманда отнеслась к его визиту с подозрением. Но надо отдать должное Ричарду Камеру, он ни разу во время своего визита не упомянул о Санди Хоггарде.
Это была его дань уважения к чувствам бабушки Аманды и к ее решению отказать Санди от дома. Ричард Камер принимал ситуацию такой, какая она была, и понимал, что все должно разрешиться само собой.
Но в его визите так же ясно чувствовалась направляющая рука его друга Санди Хоггарда. Даже если они и не обсуждали этот визит друг с другом.
Ричард Камер вошел в мою комнату и сказал:
— Привет, Доминик. Я тут просто проходил мимо.
— Я так и поняла, — улыбнулась я.
Он попытался наклониться и обнять меня в знак приветствия, но мы оба увидели, что это нереально, и рассмеялись. Хотя его положение было явно лучше моего, он мог передвигаться на костылях, а я не могла даже встать с кровати.
— Вот, решил спуститься с гор и узнать у врачей, не снимут ли они мне гипс уже сейчас, — сказал Ричард Камер, показывая на ногу.
Но мы с ним оба понимали, что это шутка. Гипс на ноге иногда надо держать до полугода, и никто бы ему не разрешил снять его уже через месяц.
Так что он спустился с гор только для того, чтобы проведать меня.
— Не удалось уговорить? — спросила я с улыбкой.
— Не удалось, — вздохнул Ричард Камер, — но я не унываю.
Он был такой большой. Наверное, ему было нелегко скакать в горах во время съемок за дядей Санди на костылях.
Я была очень рада его визиту. Он принес с собой дух иной жизни. Жизни, где носят фраки и цилиндры, где рыцари взбираются по веревочным лестницам к прекрасным дамам и где все сказки непременно имеют счастливый конец.
Он принес своим визитом такой заряд оптимизма и бодрости, которого мне теперь надолго хватит. Бывают люди, как источники, их энергия вдохновляет других людей на подвиги. Или хотя бы просто повышает им настроение.
На следующий день ко мне пришла загадочная Ванесса.
— Я должна тебя кое с кем познакомить, — сказала она.
— Только когда я встану с кровати.
Ванесса оглядела меня с подозрением.
— А когда ты встанешь?
Как будто мы уже не обсуждали это раз двести.
— В ближайшее время не обещаю.
Она огорченно села в кресло.
— Когда же я тебя с ним познакомлю?
— Когда снимут гипс.
— А когда его снимут?
— С руки через месяц, с ноги — неизвестно.
— Так долго, — вздохнула Ванесса.
— Это с какой стороны смотреть. С точки зрения вечности — совсем недолго.
Она почала головой.
— Ты становишься философом.
— Полежи с мое, тоже станешь философом.
Тогда Ванесса встала с кресла, подошла ко мне, наклонилась и обняла. Она поддерживала меня, и это было здорово.
Но ей уже не терпелось рассказать о своем таинственном знакомом.
— Так рассказывать или не рассказывать? — спросила она.
Я улыбнулась.
— Конечно, рассказывай.
Она кивнула.
— Мы познакомились на экзаменах, — стала рассказывать она, — я уронила сумку, из нее вывалились книги и тетради, вся косметика рассыпалась. И только он один бросился помогать мне все собирать.
— Косметику?
— Книги и тетради!
— А ты хотела, чтобы к тебе весь университет бросился?
— Что-то в этом роде, — кокетливо улыбнулась Ванесса.
— А дальше?
— Он — самый лучший!
— Узнаю тебя.
— У него самое чудесное имя — Аллен Мэйл!
— Слишком мягкое.
— Да, нежное.
Ну вот, ничем ее не проймешь.
— У него карие глаза, темные волосы, прямой нос, мужественный подбородок и обворожительная улыбка.
— Самая обыкновенная внешность.
— Его видеть надо, — вдохновенно улыбнулась Ванесса.
— Чего еще в нем такого необычного?
— Сильные руки.
— Это ты, когда он твою косметику подбирал, приметила?
— Нет, я же еще и сама вслед за своей сумкой упала. Вот синяк, посмотри.
