Ну, так я и думала, что влезет и перешмонает. Вот нету у мальчика абсолютно никакого понимания, что не стоит так потворствовать своему любопытству. Нос-то любопытный и наглый ведь и откусить могут.
Интересно. Вытряхнули только то, что лежало на самом верху сумки. Он докопался до плети, понял, с кем связался, и положил её на место? А почему не все тогда убрал? И химчистку салона какого хрена не сделал, чтобы следы свои кобелиные замести? Не боится? Это он совершенно зря, я, в конце концов, главный бухгалтер. Я ж могу и финансовую подлянку сделать.
Нет, на Гоа я, конечно, не усвищу и весь капитал фирмы не выведу — у меня в Москве родня и связи, подставлять их под удар я не буду. Но есть же и другие, не менее интересные варианты расправы.
Перебираю разбросанные в багажнике вещи, брезгливо морщусь. Все липкое, пыльное…
Нет, теперь этот корсет до чистки я не надену. Да и все остальное трогать не буду, еще не хватало, это же все теперь обрабатывать нужно, дезинфицировать. А еще можно святой водой помыть, чтобы смыть следы грязных лап Верещагина.
Пока едет — а верней сказать, тащится — такси, я успеваю подняться к себе, собрать сумку заново. Плеть у меня одна — давно бы надо завести пару запасных, но я слишком сентиментальна, привязана к одной. Кто-то из мужиков тачку за члена семьи держит, а у меня плетка — за любимую собаку.
Выгуливаю регулярно.
И сейчас до обработки я её не возьму. Придется обойтись ремнем — клубным девайсам я не доверяю. Впрочем, Проша любит, когда я беру его ремень в свои руки.
Давно я не опаздывала. Никогда не делала этого, пока работала у Верещагина и его партнеров. Не хотела разочаровывать «начальство» — дура была.
Сегодня опаздываю к началу дня аж на полтора часа. Отрываюсь, так сказать, за два года идиотизма. Ну, а что? Ну, что он мне сделает? Выговор влепит? Штраф выпишет? Господи, да похрен мне уже на это. Чем больше он выбесится — тем больше шансов, что подпишет заявление и вообще согласится отпустить меня без отработки.
— Отлично выглядите, Ирина, — только один Смальков, встретившийся мне на парковке, действительно имеет право со мной поздороваться. Он хотя бы не такой урод, как все прочие мудаки мужского пола из нашего руководящего состава.
— Спасибо, я знаю, — хладнокровно улыбаюсь я. Я очень хотела сегодня повертеть дресскод на фаллоимитаторе. Так что к выбору образа подошла со всей душой.
А чего от меня ждали? Что я застыжусь забега в трусах по ресторану и явлюсь в рясе? Ага, сейчас!
Когда я захожу в офис — я шагаю по нему спокойно, с нарочито прямой спиной, чеканя каждый шаг и мысленно втаптывая в этот ламинат на полу каждого из тех ублюдков, что ко мне вломился. Вижу квадратные глаза мудачка Соловьева, тогда потянувшего руки к моей груди. Вот её-то он сейчас и провожает взглядом. Будто впервые в жизни увидел.
Поднимаю руку, показываю курьеру средний палец, поправляю на плече сумку с девайсами.
Смотри, сопляк, смотри, больше ничего тебе не светит все равно. Протянешь еще раз свои клешни, я тебе все пальцы переломаю.
Все-таки какие потрясающие вещи творит строгий офисный жакет, надетый на голое тело.
Чувствую, если бы я юбку надела — офис снизу наши «хладнокровные» сотрудники затопили бы слюной. А у меня ведь есть прекрасная, с высоким разрезом до бедра. Жаль только сочетать ее с жакетом нельзя. Вырез должен быть один и все такое. Я обошлась узкими брюками сегодня, но они довольно сильно отличаются от тех широких классических, что я обычно носила на работу.
Да-да, я знаю, что они прекрасно обтягивают мою задницу. И цвет, что у помады, что у моего костюма слишком яркий — коралловый. И мне идет. Я вообще слишком хорошо знаю о собственных достоинствах.
Ах, ну и конечно, сегодня никаких очков, и волосы распущены. Мне уже нахер не нужна карьера и имидж в этом гадюшнике, так что я буду выглядеть так, как мне хочется, и никак иначе.
Захожу в бухгалтерию, коротко киваю девочкам, прохожу к своему кабинету.
— Ирина Александровна, что-то случилось? — вопрошает от окна тихоня Зоя Иваницкая. На корпоративы не ходит, сплетни не распускает и вообще на работе в рабочее время только работает. Парадоксальная сотрудница. Есть у меня подозрение, что на мое место метит. Впрочем, зря она это. Антон Викторович известно каким местом подписывает все переводы и повышения. Да и специальность у Наташи получше, чем простые бухгалтерские курсы Иваницкой.
На Зою цыкает Марго — она была на корпоративе, делает страшные глаза.
— Ирина Александровна, вы только не переживайте, — бормочет она, — вы не бойтесь, мы на вашей стороны, мы же знаем, что Антон Викторович…
Я резко дергаю подбородком, обрывая эту фразу на половине. Нет никакого настроения слушать это все. Понимаю — девочки хотят меня поддержать, но мне сейчас это сделает только хуже. Напомнит. Лишь еще сильней усугубит мою жажду, а она уже почти до физической мигрени мне в голову отдается.
Боже, девочки, мало я вас строила, что вы не понимаете, что я не переживаю. Я — убиваю. На месте. Морально, конечно, по-настоящему мне уголовный кодекс не позволяет.
— Маргарита, проводки по входящим платежам за прошлую неделю готовы? — спокойно спрашиваю я.
— Заканчиваю, Ирина Александровна, — Марго бледнеет. Ну, ясно, не раньше завтрашнего дня получу. А эти проводки должны закрываться в понедельник.
— Второй раз за две недели, Марго, — сухо произношу я, — на третий — останешься без премии.
Девочки утыкаются в компьютеры. Ну и отлично.
Я прохожу в свой кабинет, убираю сумку в шкаф, распечатываю себе заявление на увольнение по собственному желанию.
Потом все с той же прямой спиной шагаю к генеральному.
А зачем оттягивать?
— О, привет, Ирец, — Наташа таращится на мой прикид во все глаза. От её фамильярного «Ирец» меня просто перекашивает. Хотя я и понимаю, Наташа не со зла меня бесит.
— У себя? — я киваю на дверь кабинета Верещагина. Впрочем, я слышу, что у себя — его величество уже трындит с кем-то по телефону. Боже, как я не хочу его видеть. Я ж ему по морде дам.
— Ага, у себя, — кивает Наташа, хлопая на меня глазами, тянется к селектору, — Антон Викторович, тут Хмельницкая пришла.
— Да неужели, — откликается Верещагин из селектора, и на меня снова накатывает эта брезгливая тошнота. Сколько раз я ждала тут его вызова, и у меня все замирало.
— Заходи, — шепчет мне Наташа, — и удачи, Ир.
Мне бы не удачи, мне бы успокоительного. Антиозверина какого-нибудь. Чтобы я точно знала, что, выходя из этого кабинета, мне не понадобится смывать кровь с рук.
Интересно, есть ли надежда, что Верещагина отпустило с его идиотизмом? Ну, тачку-то он вернул, может, все-таки?..
Не знаю, на что надеюсь после этой его мерзкой выходки в моей машине. Но возможно, что я все-таки закончу свои дела и мне не придется ездить в клуб через день, чтобы разгрузиться.
— Проходите, Ирочка, проходите, — слащаво цедит мудак, как только я оказываюсь в его кабинете, — я уже вас ждать замаялся.
Нет, не очень похоже, что у нас сложится адекватный диалог. У Верещагина явно что-то свое на уме вертится, и я там — в главной роли.
Я не хочу никуда проходить. Надо. Но я не хочу. Не хочу оказываться с ним рядом.
Поэтому некоторое время я стою, смотрю в глаза ублюдка, по которому сохла два года и пытаюсь отключиться от этой чертовой боли, что сейчас сводит некую часть моей души. На самом деле — половина моего состояния обеспечивается этой болью.
Вот почему? Почему я всегда выбираю только одних мудаков? Почему не могу сделать нормальный выбор? Почему я не увлеклась, мать его, послушным Сережей из клуба, а вот Антон Верещагин — эта на редкость смазливая гадина — сейчас заставляет меня испытывать эту судорожную яростную боль от бесконечного разочарования?
Антон смотрит на меня. Даже не смотрит — а таращится.
Таращится и молчит. Только что — по тону было ясно, собирался начать очередную свою мудацкую тираду, а сейчас завис и пялится.
