Это у нас очень взаимное пожелание, на самом деле. Я уже очень хочу использовать кляп по прямому назначению, до того меня достал этот её длинный язык.
А какая была корректная, вежливая сотрудница… И когда она успела скончаться? И куда мне отнести корзинку гвоздик на поминки?
— Харассмент — это когда не по согласию, — ухмыляюсь я, — а тебе ведь понравится, Ирина Александровна. Мне тоже, я думаю. Тем более, у тебя такие необычные увлечения…
Ну, а что? Пора уже корову за вымя прихватывать!
— О чем вы, Антон Викторович, — безмятежно улыбается Хмельницкая.
Она что, от рождения блондинка? А я думал — ценой регулярных походов к парикмахеру.
— Ну, видимо, об этом, — я перебрасываю кляп из ладони в ладонь, привлекая к нему внимание, — и о прочих милых прибамбасах из багажника твоей машины.
— Каких прибамбасах? — Хмельницкая хлопает глазками. — А что это, Антон Викторович? Я эту штуку впервые вижу. Расскажете?
— Ну, не прикидывайся, Ирина, — я качаю головой, — у меня даже фотографии имеются, с видом на багажник твоей машины. И на сумку черную в нем, и на все твои кляпы-корсеты, вокруг неё.
Ну, конечно, вряд ли все. Но вид все равно прекрасный.
— Ах, сумку, — эта коза даже не пытается врать достоверно, и откровенно кривляется, — так это не моя сумка, Антон Викторович, я её подруге отвезти должна была. Понятия не имею, что там. А что? Ах, вы заглядывали? И эту штуку унесли? Вас папа не учил, что чужое брать нехорошо?
Мой папа меня учил, что в этой жизни нельзя упускать ни единой возможности. Но это все музыка сфер и сейчас не важно. Хотя, эту возможность я однозначно не упущу.
— А тебя мама не учила всегда говорить правду, Ирочка? — елейно уточняю я. — Это ведь твой кляп. И сумка — твоя.
Ирина щурится, склоняя голову набок.
Мне не нравится выражение на её лице. Она слишком безмятежна для человека, загнанного в угол откровенным компроматом. Она же понимает, что её даже в нашей конторе сожрут, если вот эта правда всплывет. Бабы затравят «проституткой», мужики же… Вот о реакции мужиков мне лучше не думать. В глазах тут же начинает темнеть.
Но ведь очевидно, что после этого никакого авторитета у Хмельницкой не будет?
— Допустим, кляп — мой, — спокойно произносит Хмельницкая, убирая ноги со стола и выпрямляя спину, — и сумка моя. И что из этого Антон? Что ты с этим сделаешь? Будешь меня шантажировать?
И смотрит на меня высокомерно улыбаясь, постукивая пальцами по столешнице.
— Если ты вынудишь… — хмуро откликаюсь я.
— Будем считать, что уже вынудила, — Хмельницкая подпирает голову рукой, смотрит на меня с выжидающим интересом, — давай, начинай, я тебя слушаю.
Как-то иначе я представлял этот разговор. Совсем иначе… И когда она успела настолько поменять расстановку сил? Почему снова есть странное ощущение, что я в каком-то проигрыше?
— Ну, что, мне тебе даже текст подсказывать? — Хмельницкая насмешливо щурится. — Ты бы хоть порепетировал для начала, условия бы хоть сформулировал. А то мне так хочется тебя в задницу послать — мочи нет. А ты повода дать не можешь.
— Ты хочешь, чтобы о твоих увлечениях все узнали? — жестко уточняю я. — Вот это будет история, что наш главный бухгалтер любит кошечку изображать и гулять на поводке. Или кого ты там предпочитаешь? Лошадку? Хвост тебе в задницу тоже вставляют?
Ирина прикрывает глаза, вот только это ни разу не знак проявленной слабины, почему-то. Когда она открывает глаза — на её лице все то же ехидное выражение.
— Знаешь, видела я в этой жизни немало идиотов, — нежно произносит она, — но ты — настоящий чемпион, Верещагин.
Нет, у Хмельницкой что ни день, то новый рекорд в том, насколько можно охренеть. Заоблачной наглости стерва. И ведь не врубается, что каждое такое оскорбление учитывается по счетчику. И за каждое с неё спросится чуть позже.
— Твои доказательства — чушь, — невозмутимо продолжает Ирина, — сумка в багажнике машины? Вся фирма знает, ты же у меня машину и угнал, и подкинуть мог, что хочешь. Так что, — она щелкает пальцами, — шантажировать тебе меня нечем, ты ничего не докажешь. Жаль. Придется послать тебя в задницу просто так. Отправляйся туда немедленно, Антон, там тебя заждались. А теперь я, пожалуй, пойду работать, раз у тебя твои рабочие вопросы закончились.
И сваливает! Хотя я все еще её не отпускал. Нет, это уже ни в какие ворота.
После её ухода я снова подбрасываю кляп в ладони, задумчиво глядя на захлопнувшуюся дверь.
Те источники, что я успел проглядеть, говорили, что весь этот фетишизм, мазохизм — они как наркотик. Потребность. Те, кто давно этим увлекаются — долго без своих увлечений обходиться не могут. Интересно, сколько выдержит свою ломку Ирина Александровна?
Я-то подожду. А вот ей со своей пятой точкой придется договариваться. Ведь это этой части её тела расплачиваться за дни моего интимного простоя.
Доказательства мои — чушь? Ну, окей, тогда будем искать другие. Те, от которых ты, Ирина Александровна, не отвертишься.
Глава 11. Ирия
— Виталик, пошел вон!
Девочки смотрят на меня укоризненно, мол, «плохое настроение — не повод срываться на людей», вот только мне плевать на эту их укоризну. А какого хрена, скажите? Кто освободил этого ушлепка от работы? Мне над начислением зарплаты для него сейчас возиться надо? А то может нет? Я бы с радостью!
Мне кажется, все, что происходило сегодня — происходит с одной исключительной целью: доконать меня окончательно.
Будто мало мне машины, провонявшей какой-то приторной дрянью.
Будто мало мне было сальных взглядов мужской части персонала, которые явно в уме еще на корпорате мне в трусы залезли, а сейчас только продолжали свою воображаемую оргию.
И уж конечно, мало было нашего шутника-программиста Васи, который установил мне вместо заставки на рабочий стол коллаж из моих же фоточек из ресторана.
Я на столе, я у дверей, я в зале ресторана — с тыла, с фасада, в профиль… И хоть бы сфоткал, как я ставила Верещагина на колени. Глядишь, и оценила бы «юмор».
Позвонила, натянула, пообещала провести инвентаризацию на складе комплектующих в ближайшие сутки — коллаж с моего рабочего стола исчез.
Вася понял, что шутки я не понимаю. Особенно такие дебильные. И приглашения на ужин не слышу тоже. А что поделать, у меня в анамнезе диагноз “стерва та ещё”.
Нет ведь. Это было не все. Еще и кретин Соловьев, вместо того чтобы заниматься своими курьерскими делами, третий раз за день приперся в бухгалтерию и чесал там языком с девочками, отвлекая их от документов.
А потом мы будем спрашивать, почему аванс начислен в последний день графика, а не в первый
Один раз обнаглевший Соловьев даже сунулся ко мне в кабинет, но одного моего взгляда хватило ему, чтобы понять — попробует открыть свой рот в моем присутствии — я оторву ему язык вместе с головой. На такой риск этот мачо идти не рискнул, но дурью маяться не завязал. Пришлось рявкнуть.
Виталик же кривит губы, мол, «что ты о себе возомнила» — и хватает же наглости, но все-таки сваливает. Все-таки не все в этом мире работает через задний проход.
Ничего, у него будет самое большое количество штрафных санкций, чем у всех прочих имбецилов.
Тишиной я насладиться не успеваю. И сосредоточиться на отчете — тоже. А меж тем сдавать его послезавтра. И пусть он будет составлен идеально. Не хочу давать мудаку даже шанс до меня докопаться.
И вот тут за два года моей работы в фирме Верещагина первый раз генеральный директор является ко мне, открыв дверь кабинета ногой.
— Это что такое? — и первый раз врывается ко мне с таким рыком. Из-за его спины видно, как удивленно смотрят на босса девочки из бухгалтерии. Ну, да, это не тот мачо, что вас в койку затаскивал, да?
— Я тебя спрашиваю, что это за херня? — мудак швыряет передо мной два листа бумаги.
— Вы читать разучились, Антон Викторович? — спокойно уточняю я, отодвигая от себя клавиатуру. — Это заявление на увольнение по собственному желанию. В двойном экземпляре.
