перевожу взгляд на йети, оправдывающего свою кличку на двести процентов: его брови снова сурово нависают над веками, а глаза проходятся по мне тяжелым взглядом. Он протягивает мне увесистый пакет из аптеки и закладывает руки в карманы.
— Можешь подойти, — кивает на ребенка.
— Нет, я… он спит, — трясу головой с такой силой, что она снова начинает болеть.
Я не готова.
Йети кивает, вскользь кидает взгляд на мои босые ступни и уходит в сторону детской с люлькой в руках. Я прохожу на мысочкам вслед за ним и подсматриваю.
Он явно знает, что делать: вынимает ребенка из кресла, прижав к себе, укладывает на диван, расстегивает верхнюю одежду. Мелкий начинает кряхтеть, когда его дергают за ручки и ножки, чтобы высвободить из одежды, и я нервно поджимаю губы. Только не просыпайся, только не просыпайся!
Операция «разминировать бомбу» проходит успешно, и муж перекладывает сына в кроватку. Включает ночник, проецирующий животных на стену, и выходит.
— Я лягу на диване, — тихо говорит моему лбу, кивая на детскую комнату.
— Может… — показываю на кухню.
— Хочешь есть?
— Поговорим?
Одновременно произносим мы.
Серые глаза, наконец, упираются в мои. Это сложный взгляд, непонятный и сильный. Я немного теряюсь под ним, потому что обычно с мужчинами, обладающими таким взглядом, не связываюсь. В них слишком большой багаж, а я люблю путешествовать налегке.
Наконец, Миша кивает в излюбленной едва заметной манере и делает шаг к кухне.
Поговорим.
— Телевизор орет, — словно удивленно говорит Миша, останавливаясь возле открытой двери спальни.
— Мне было невыносимо тихо, — проскальзываю мимо него и берусь за пульт.
Делаю на несколько делений тише и оборачиваюсь к мужу. Я плохо переношу тишину, годы, проведенные в дороге, приучили к постоянному соседству и шуму. Даже засыпать мне привычнее под мерный стук колес или гудение двигателя. А храп соседей по хостелу заменяет для меня колыбельную.
— Лучше выключить, — взгляд мужа по‑прежнему напоминает сталинский: пристальный, испытующий.
Я удивленно приподнимаю брови, ощущая себя в собственном маленьком тоталитарном государстве. Он всегда просит так, словно его слово не обсуждается?
— Марсель спит, — все же объясняет он свою просьбу — не просьбу.
Точно. Ребенок прямо за стеной. Как привыкнуть думать не только о себе? Выключаю телевизор, комната погружается в напряженную тишину. Поворачиваюсь к супругу и успеваю застукать, как он изучает взглядом мои ноги. Он медленно скользит от ступней к бедрам и ненадолго останавливается на кромке полотенца.
Я прячу улыбку.
Возможно, ему допинг как раз и не понадобится. Слегка перетаптываюсь с ноги на ногу, ощущая мурашки на коже. Мне нравятся эти мурашки, они мне хорошо знакомы. Азарт.
Миша будто приходит в себя, поднимает глаза и, встречая мой веселый взгляд, тут же хмурится. Отводит глаза и закладывает руки в карманы джинс.
— Оденешься? — кивает на гору вещей, возвышающуюся на кровати.
— Ага, — разворачиваюсь на пятках и подхожу к постели. Задумчиво смотрю на кучу явно не стиранной одежды и разворачиваюсь к мужу. — А в чем я обычно хожу дома? — тереблю узел на груди, словно вот‑вот его распахну.
Мне доставляет удовольствие считывать его реакцию.
Муж старательно втягивает воздух в легкие и смотрит куда угодно только не на меня. Смешной такой. Может он девственником был до меня? Или у нас платонический союз? Чего так тушеваться?
Смешок подавить все же не выходит. Я и платоническая любовь — это тоже из разряда мистики. Если я перешла на эту ханжескую сторону, то смело можно вписывать в мою историю болезни еще и психические отклонения. А рядом теории о том, что после Греции я не только стукнулась головой, но еще и стала жертвой похищения инопланетянами, где меня перепрошили. Что может быть лучше секса?! Только много секса.
— Там шкаф, — откашливается йети, показывая на изголовье кровати.
Как хитро, встроенный выдвижной шкаф! Огибаю кровать и берусь за ручку, чтобы выдвинуть полки. Нет, я меняю свое мнение: выдвижной шкаф — это отстой. Он очень тугой и мои силы против него не равны.
— Черт, — ругаюсь вполголоса, дергая ручку, но что‑то, что должно мягко двигаться по направляющим, не двигается!
Упираюсь одной рукой в перегородку, а второй делаю сильный рывок. Полки поддаются, полотенце тоже. Только последнее — поддается гравитации и белым облаком приземляется у ног.
Упс.
Но да ладно. Все равно переодеваться.
Привстаю на мысочки, чтобы оглядеть верхние полки, на которых аккуратными стопками сложена одежда. Делаю это с умыслом: во‑первых, я точно прячу там что‑то незаконное, иначе такого порядка мой шкаф бы ни в жизнь бы не увидел, а, во‑вторых, знаю, что так моя фигура выглядит выигрышнее. А кто не захочет немного подогреть чувства собственного мужа, которого планирует сегодня соблазнить?
В сугубо медицинских целях, само собой.
Кидаю мимолетный взгляд из‑за плеча, чтобы насладиться эффектом, но Миши в дверях уже нет.
Чертов йети‑ниндзя. Подкрадывается незаметно, исчезает бесшумно, на провокации не ведется.
Что за мужчина?
Прохожусь пальцами по тканям, но натыкаюсь сплошняком на джинсы, майки и свитера. На боковой полке обнаруживается сорочка, такая тонкая и гладкая, с прозрачным кружевом в таких местах, что сомнений не остается: это ночнушка «поднять умершее». Которой в жизни не могло быть в моем гардеробе. Боже, я совсем отчаялась затащить мужика в постель, похоже.
Насколько все печально на нашем супружеском поле? Раньше мне не требовалась одежда, чтобы хорошо провести время с мужчиной. А теперь у меня стопка чего‑то дорогостоящего и ажурного. И это совсем не я.
Откладываю это шелковое чудо, под названием «последний шанс» и тянусь к более удобному варианту. Мягкий домашний костюм, состоящий из штанов на широкой резинке и клетчатой рубашки‑бойфренд. Все объемное, не сковывающее движений. Больше похожее на меня. Но у меня есть
