а Марк смеётся и качает головой, отстраняясь и устраиваясь на диванчике. Будто ничего только что не делал, словно мне показалось.
Но отпечатки его пальцев, горящие следы прикосновений, пылают на моей коже.
Чёрт, чёрт…
Я смотрю в окно, радуюсь, что до дома всего несколько минут осталось – иначе просто не выдержу, а когда Анфиса паркуется в моём дворе, готова прыгать от радости.
Я так устала за последние сутки, так вымоталась, что хочу сейчас лишь одного: упасть на кровать и спать, спать, пока вечер не наступит. А потом вернуться из больницы и снова спать.
– Значит, договорились, да? – Анфиса берёт меня за руку, смотрит ласково в глаза, а у меня в носу щиплет от её безмолвной заботы. – Завтра тогда, сразу после больницы, я тебя жду.
Я заверяю, что уговор в силе, распахиваю дверцу машины и буквально вываливаюсь на улицу. Надо скорее попасть домой, нужно привести мысли в порядок и настроиться на будущую работу.
Маме уже намного лучше: на щеках появился румянец, а во взгляде ясность. Когда переступаю порог её палаты, милая молодая медсестра как раз заканчивает ставить капельницу и выходит из палаты, улыбнувшись мне на прощание.
– Я вот тут яблок твоих любимых принесла, семеринку, – ставлю пакет и тяжело вздыхаю, увидев полный контейнер супа. Мама так и не поела, даже обратно на тумбочку демонстративно мою передачку поставила.
Ну почему взрослые люди, заболев, иногда себя хуже детей ведут?
Отставляю этот вопрос без ответа, поправляю на плечах халат и шуршу бахилами к койке. Стул, уже ставший родным, знакомо скрипит подо мной, а мамина ладонь тёплая, а не пугающе ледяная, как в самом начале.
– Какая же ты у меня уже взрослая, – восхищается мама и шмыгает носом. – Такая ответственная. А яблоки лучше бы сама поела, тебе нужнее витамины. И вообще, тут отлично кормят, а у меня совсем аппетита нет. Не утруждайся, хорошо? Отдыхай больше и гуляй, у тебя был тяжёлый год.
В этом вся мама, и я лишь цокаю языком, чтобы выдумывать перестала. Но вдруг она мрачнеет, качает головой, а в глазах мимолётная грусть.
– Что такое, а? О чём печалится моя королева?
Мама смеётся – её всегда забавляло это прозвище, которое я придумала для неё ещё в раннем детстве.
– Я вот разболелась, тебе камнем на шею упала, пока работать не смогу, а ты… ты же все деньги на мои лекарства потратила, да? – и это она ещё не знает, что наших-то не хватило.
Она говорит торопливо, словно боится не успеть высказать всё, что думает, а я глажу её по руке.
– Мам, я… у меня всё будет хорошо, не беспокойся. Я работу нашла.
Мама внимательно смотрит на меня, обдумывает сказанное, морщит лоб.
– Снова в закусочной? – с недовольным вздохом. – Допоздна за копейки?
– Нет, мне Анфиса Игоревна предложила на время твоей болезни поработать у них, – смеюсь. – Говорит, я надёжная. И зарплата намного выше, чем в закусочной. Отличная идея, да?
Мама вздыхает, отводит взгляд, смотрит в окно, за которым бушует лето. Ей не понравилось предложение Орловой? Вероятно, да, иначе не молчала бы так долго, не хмурилась настолько сильно. Но из-за чего? За все четыре года она ни разу не говорила ничего плохого о ком-то из своих работодателей – наоборот, всегда защищала их, если в прессе выходила очередная жёлтая статейка.
– Марта, – наконец решается, но в голосе сквозит напряжение, – пожалуйста, будь осторожнее в доме Орловых. Мелькай пореже перед глазами, занимайся работой, с персоналом не сплетничай.
– Я ведь не по этим делам, ты знаешь…
Но мама, кажется, так глубоко нырнула в свои раздумья, что не слышит меня.
– Ты очень хорошая девочка, я не такой судьбы тебе хотела.
– Мам, какой судьбы? Ты же там работаешь и довольна.
– Я там работаю, потому что твой отец козлина, – злым шёпотом. – У меня не было другого выхода. Это я, у меня уже все шансы позади. Но ты… тебе надо учиться, строить карьеру.
– Это всего лишь на время, пока ты не поправишься, – успокаиваю маму и, наклонившись ниже, звонко целую в щёку. – У меня всё будет хорошо, ни с кем я сплетничать не собираюсь, не переживай. Буду незаметной мышкой-норушкой. Почему ты так волнуешься? Не надо, тебе нельзя.
Я уже десять раз пожалела, что рассказала ей о предложении Орловой. Не надо было, потом бы, когда мама окончательно поправилась, всё выложила. Ох уж, язык мой без костей!
– И на Марка Романовича не заглядывайся! – говорит грозно, включает менторский тон. – Я знаю, он красивый парень, богатый, настоящий принц, но он обидит тебя. Поверь мне, обидит. Они богатые люди, для них такие, как мы, просто люди-функции, а ты очень хорошенькая, он может обратить на тебя внимание…
– Мама, не надо, – прерываю словесный поток взмахом руки. – Зачем я Марку? У него наверняка самые красивые девушки вокруг, богатые, ровня ему. Я там буду всего месяц от силы, ничего мне никто не сделает.
Краска приливает к лицу, и кожу начинает покалывать. Улыбаюсь насилу, хочу казаться беззаботной, но мама всё видит.
– Просто будь осторожнее, – просит, а я чувствую, что задыхаюсь от стыда и неловкости. – Там не только Марк – угроза. Ещё… ай, ладно!
– Мама, не пугай меня, я и так чуть живая от волнения, – прошу, потому что мне очень неприятен этот разговор. И намёки мамы неприятны.
– Ты очень наивна, веришь в добро. Людям свойственно пользоваться такими как ты.
Я впервые готова поругаться с мамой, и меня останавливает лишь то, что она сильно больна и скандал может не пережить. От нотаций тяжело на душе, и тон мамы, выражение лица – пугают. Будто бы мама знает больше, чем готова мне сказать, только от намёков и недомолвок ещё хуже. Уж лучше бы молчала.
Неприятное предчувствие покалывает под ребром, а на часах девять – самое время отправляться к Орловым в особняк.
Я слетаю вниз по ступенькам, мечтая скорее оказаться на улице. После разговора с мамой идея работать у Орловых мне кажется очень плохой – мама явно что-то не договаривает.
Но и отказаться не могу – мне действительно нужны деньги. Нам нужны деньги.
* * *
Из автобуса я буквально выпрыгиваю и минут пятнадцать иду по широкой дороге к въезду в посёлок. Там, на пункте охраны, меня ждёт временный пропуск, оставленный Орловой.
Нахожу будку, улыбаюсь незнакомому охраннику, показываю паспорт. Мои документы смотрят внимательно, сверяют с базой данных и
