я не так опять сказал?
Закатываю глаза, и вздыхаю.
— Лев, вы не обижайтесь только, но вы грубый, правда.
Молчит. Думает.
— А как надо то же самое спросить, только так, чтобы тебя устроило?
— Не так, чтобы меня устроило, а просто вежливо, — поправляю его я.
— Я прям Буратиной себя сейчас почувствовал, — ухмыляется он.
— Почему? — не понимаю я.
— Ну, которого Мальвина воспитывает. Вредина эта голубоволосая.
Хм. В начальной школе я пару раз была Мальвиной на Новый Год.
— Так как? — снова бросив на меня взгляд, только теперь насмешливый, допытывается он.
— Можно сказать "Давайте перейдём на "ты", — вздохнув, говорю я.
— Так я давно перешёл.
— Вы — да. А я — нет.
— Ну и что тебе мешает?
Надув щёки и медленно выпуская воздух, снова закатываю глаза я. Не, он невыносим. И неисправим, похоже.
— Вежливость, — говорю я, — мне мешает.
— Тогда откажись от неё, — покачивая головой в такт музыке, весело отвечает он. — Чесслово, не заругаю.
— Я так не могу.
— Когда будем сексом заниматься, ты меня тоже на "вы" будешь величать?
Тихо вскипаю. Вполоборота поворачиваюсь к нему.
— С чего вы взяли, что я буду заниматься с вами сексом?
— Чутьё, — ухмыляется он.
— Оно вас подводит, — щурю глаза я.
— Пока не подводило. Ехать со мной в ресторан ты тоже не собиралась.
— Так, — говорю я. — Остановите машину!
— Ага, — рассмеяшись, произносит он. — Щаз. Прям бегу и останавливаю.
— Лев, вы ведёте себя отвратительно!
На это он никак не реагирует. Просто ведёт машину и всё.
— Вы ведёте себя, — всё больше завожусь я, — как напыщенный индюк, как самовлюблённый нахал, как…
— Как хамло ещё, — ухмыляется он.
— Да, как хамло тоже! И что, вы этим гордитесь, что ли?
— Да не, просто тебя цитирую, — качнув головой, улыбается одними глазами он.
Скрестив руки на груди, отворачиваюсь к окну.
Молчим.
— Скажи, когда дуться перестанешь, ладно? А то я могу пропустить этот момент.
Ничего ему не отвечаю. Много чести.
— Я не понимаю, на что ты обижаешься, — будто просто рассуждая вслух, говорит он. — В отличие от тебя, я тебя не обзываю. Везу в прекрасный ресторан. Еда там — охуительная просто. Пытаюсь тебя разговорить, расслабить. А ты только дуешься.
Глубоко вздохнув, снова поворачиваюсь к нему.
— Похоже, вам это просто недоступно, — говорю я.
— Что именно? — взглянув на меня, хмурится он. — То, что ты очень обидчивая и вредная?
— Я не вредная, — спорю я. — И не обидчивая. Вам недоступно нормальное общение. вы ведёте себя так, будто… будто…
— Да как хамло, — усмехается он, — понял я уже. Как индюк ещё, и как этот, как его… в общем, самовлюблённый кто-то.
— Да, всё верно, — раздражённо соглашаюсь я. — Именно так вы себя и ведёте.
— Слушай, — ухмыляется он, — мы едем вкусно похавать или у нас тут конкурс, кого из детей на родительском собрании больше похвалят за хорошее поведение?
— Вас, как я понимаю, явно не хвалили, — парирую я.
— Ну… — качнув головой, пожимает плечами он. — В целом, да. Ругали, в основном.
— Оно и видно, — холодно говорю я.
— Знаешь, в моём классе в первой школе было трое мальчиков-паинек, которых постоянно хвалили. Они и учились хорошо и вели себя, как мамины оладушки. Тефтельки такие очень правильные, которых учителя всё время в пример ставили в вопросах поведения.
Озадаченно смотрю на него.
— И к чему вы это?
— К тому, что один из них всю жизнь жил с мамой, даже когда ему тридцать стукнул, не работал, и при этом тайком от матушки подбухивал на ворованные у неё деньги. Потом она, сыночку великовозрастного одна на себе тянувшая, заболела и умерла, а он, оставшись один, вконец спился и в позапрошлом году тоже помер. Другой, уже будучи подростком, принялся люто бунтовать и сбегать из дома, и чуть позже по малолетке загремел за грабёж. У женщины пожилой в метро сумку спереть по тихому пытался, а она засекла, сумку отвоевала, да ещё и ментов после вызвала, которые его, убегающего, сцапали. Когда отсидел и вышел, подсел на игровые аппараты, принялся проигрывать те крохи, что зарабатывал, залез в долги, связался с нариками, после сторчался, и тоже уже по земле не ходит. А третий стал полусектантом не от мира сего, нашёл себе подобную же дуру, детей наделал, надавав им имена из фэнтезийных фильмов, а потом бросил и детей и жену, причём беременную новым, шестым по счёту ребёнком, когда ему левая баба похитрее в уши надула про любовь большую. Сейчас доит какую-то третью бабу, и прячется от бывшей жены и приставов, чтобы алименты не платить. И я тебе честно могу сказать, что эти трое жалких пидорасов — мне вот вообще не пример.
— Во-первых, это частные случаи, — несколько опешив, говорю я. — Во-вторых, вы снова грубите. И, в-третьих, воспитанность не противоречит тому, что… А, ладно, — махнув рукой, говорю я, — бесполезно…
Машина снова останавливается у горящего красным светофора.
— Олесь, — повернувшись ко мне, говорит Лев. — Я — не пай-мальчик, это верно. Но цели обидеть тебя у меня нет. Врубаешься?
— Нет, — не глядя на него, отвечаю я. — Не врубаюсь.
Он усмехается.
— Ладно. Давай перейдём на "ты".
Молчу. И по прежнему не смотрю на него.
— Угу, — ухмыльнувшись, говорит он. — Не сработало.
— И не сработает! — взглянув на него, восклицаю я. — Потому что неискренне!
Хмурится.
— Чегой-то не искренне-то?
— Товой-то.
Загорается зелёный, и Лев, вновь повернувшись вперёд, утапливает педаль газа. Машина срывается с места и принимается стремительно набирать скорость.
— Ебать, я влип, — смеётся Лев. — Такую козу зацепил, что хоть вешайся.
— В вашем случае, это вариант, — огрызаюсь я.
— Не, я слишком люблю жизнь для такого, — смеясь, отвечает он. — И живу в кайф, а не по программе института благородных девиц, как ты.
— Ну вот и живите, а от меня отстаньте!
— Неа. Не остану.
— Слушайте, нафига я вам сдалась, а?! — снова повернувшись к
