не любил. Шторы с тем же орнаментом. Все какое-то ванильное как будто попал в бабский будуар.
Сходил в ванную и достал из под ванны шуруповерт. Вернулся в спальню и принялся разбирать сначала тумбы. Потом скинул покрывало на пол и сложил в него весь комплект подушек и постельного с кровати. Завернул. Разобрал кровать.
Теперь мебель превратилась в кучу досок, и я составил их все у порога и накинув на плечи куртку, взял в руки те что подлиннее.
Первая ходка на мусорку сменилась второй и на последок я взвалил мешок с подушками, покрывалом, одеялами и вынес к бакам.
Встал напротив и замер, не зная, уложить баул в бак или рядом.
– Когда я сказала вынести мебель, я имела в виду вынести в гостиную, – Кристина подошла бесшумно и встала рядом, глядя на стоящие у бака остатки кровати и тумбы. Они просто стояли, прислоненные к стенке, а ощущение создавалось, что они сейчас пылают в костре, который разжег специально, чтобы сжечь старые воспоминания. Этот костер обжигал своим жаром, освещал наши лица желтым и не позволял отвести от него взгляда. – Оставь это здесь. К утру мебель уже заберут соседи.
Я опустил мешок около бака и повернулся к соседке, изучая спокойный профиль. Потом снова посмотрел на старые воспоминания.
– Ощущение такое, будто я избавился от удавки на шее. Давно пора было это сделать.
Кристина улыбнулась, глядя все так же прямо перед собой на мебель и сунула продрогшие руки в карманы курточки. И я только сейчас обратил внимание, что на моей соседке надеты домашние леггинсы и тапочки, а на голове лишь капюшон. Она одевалась на скорую руку.
– Когда моя мама умерла и доктора забрали ее, я сняла с постели все ее постельное и сожгла. Мне оно нравилось: ткань цвета марсала с золотым орнаментом. Красивый комплект, мы с мамой сами его выбирали, – это было первым откровением из уст Кристины, и я невольно замер, боясь даже дышать, чтобы не спугнуть. – Я смотрела как полыхает ткань в огне, как она морщится, как огонь сжирает лоскутки, и ощущала кто-то схожее. Удавка на моей шее ослабилась и исчезла. Мама долго болела, и смерть стала для нее избавлением. И стала избавлением для меня.
– Сколько тебе было?
– Четырнадцать, – произнесла ровно.
Снова замолчали.
– Надо уметь оставлять прошлое в прошлом. Надо уметь прощаться с призраками и отпускать их. Иначе они задушат в нас жизнь.
Я достал из кармана пачку и подкурил, машинально предлагая Кристине. Она молча взяла и уверенным движением чиркнула зажигалкой. Вдохнула.
Два идиота стоящие как истуканы около мусорных баков.
А напротив нас полыхал мифический огонь.
– Я не буду с тобой спать, мое решение не изменится.
Я сделал последнюю тяжку и втёр окурок в асфальт кроссовком.
– Поэтому если ты дашь слово с этим смириться и не приставать ко мне, я помогу тебе, как и обещала.
Никогда не думал, что так скажу, но…
– Буду держать свои руки при себе.
– Тогда идем к тебе? – Кристина повернулась ко мне, и ее лицо просияло. А потом вокруг нас загорелись фонари, спасая наши тени из сумрака надвигающейся ночи. Я окинул взглядом проспект, виднеющийся за аркой, загоревшиеся фонари вдоль него, и впервые в жизни задумался.
– Я же говорила. Они всегда загораются у меня на глазах. Будто кто-то сверху хочет осветить мой путь.
Не отрывая взгляда от счастливого лица, я машинально потянулся и щелкнул пальцем по кончику ее носа.
– Есть хочешь?
– Снова пельмени?
– Сегодня кое-что получше, – мы развернулись и направились к дверям подъезда. Неприятный ветер так и норовил забраться под куртку.
– Оу… тогда хочу.
Я открыл для Кристины дверь и пропустил ее вперед.
И холодная промозглая ночь осталась за пределами нашего теплого дома.
Глава 12
Кристина приходила каждый вечер. Мы сдирали старые обои, шкурили стены, были по уши в пыли и бумажных ошметках, но я никогда не чувствовал себя таким довольным. Уже давно я не стремился поскорее прийти с работы, но сейчас как последний сопляк бежал домой, едва часы показывали восемнадцать.
Я сдержал свое слово, убрал руки подальше от ее сочного тела, посадил внутреннего зверя в клетку, а она будто смилостивившись отдавала предпочтение объемным футболкам и леггинсам, избегая мини.
Спальню мы привели в порядок за три дня. Побелили потолок, поклеили обои, которые опять же помогала выбирать она. И даже выбрали новую мебель, которую должны были привезти к концу недели. Жизнь каким-то странным образом начала меняться со скоростью света, и я уже не помнил, почему избегал входить в эту комнату. Стало как-то проще, легче. И все благодаря темноволосой стерве, которая хозяйничала в моем доме так же как бывшая жена.
Этот звоночек должен был напрячь, но я упорно его игнорировал, убеждая себя, что обзавелся другом. Убеждая свой мозг. А вот зверя внутри одурачить было сложнее, он-то все понимал, когда истекал слюнями на ее задницу в леггинсах. Когда рычал, стоило Кристине пройти мимо или коснуться меня невзначай. Когда требовал взять свое в моменты, когда мы уставшие и безумно испачканные пили кофе на кухне, сидя плечом к плечу за столом. Вот в такие моменты зверь лютовал, умоляя меня забыть о приличии и разложить Кристину прямо на этом столе.
Но мне пока удавалось его усмирять.
И одновременно с этим, на работе дела все копились. Подчиненные находили все больше информации по делу Жданова, и я понимал, что не вывожу. Раньше личная жизнь была задвинута в долгий ящик, и я мог тратить свое время на работу. Но сейчас именно на нее я забивал, чтобы уйти пораньше и провести время с новой соседкой. И это ни к чему хорошему не привело бы.
Переломный момент наступил тогда, когда меня вызвал к себе начальник управления, и я понял, что мне пока нечего ему рассказать. Я даже не читал эти чертовы документы, просто складировал их в сейф, собираясь прочитать как-нибудь позже. И дело Жданова шло по пизде. А все благодаря стерве, которая запудрила мне мозги собой.
И я понял, что так больше продолжаться не может.
– Завтра мне придется задержаться на работе, – произнес, удерживая полоску обоев у самой стены. Кристина стояла на табурете и стыковала срез с плинтусом, а я страховал ее внизу. Из
