«Плейбоя» в частности, – хмыкает Сашка. – Ревновала, да. Мне хватило публикации в «Спид-инфо» топлес с какой-то девкой в обнимку.
– А вот это помню! Ты поверила? Серьезно? Тебя не смутило, что я стою в одних брюках, а девушка в вечернем платье и при полном макияже? Несколько странное сочетание, тем более для позирования фотографу. Это был наглый фотомонтаж и откровенное вранье в статье.
– А мне было двенадцать лет, Всеволод Алексеевич. И я еще верила тому, что пишут в газетах. Но, вы правы, в фото я не особо поверила. Но не из-за странного сочетания. Просто тело на фотографии было не ваше. У вас всегда на одной цепочке крестик и кулон с Зодиаком висели. А на фото их не оказалось.
– Ну, их я мог и снять.
– Никогда не снимали и вдруг сняли?
Крестик и кулон он носит до сих пор, ему не мешает, он их даже не замечает. К большому удивлению Сашки, которой мешает любой аксессуар, начиная с колец и заканчивая сережками. Серьги она не носит с окончания школы, уже и дырки в ушах заросли, наверное. Часы надевает, в силу необходимости. И то затягивает ремешок до упора, чтобы сидели намертво, не болтались, лишний раз напоминая о себе.
– Тебе на сыщика надо было идти учиться. Такие мелочи замечаешь. А с газетой той мне следовало бы судиться. Но в то время это еще не практиковалось.
– Надо было, – соглашается Сашка. – Хоть заставить опровержение опубликовать. Я неделю ревела.
Она поздно спохватывается, что сказала лишнее. Он уже услышал.
– Господи, почему еще? Ну подумаешь, идиоты журналисты.
– Потому что вы – Туманов! Вы, с вашим репертуаром и послужным списком, не должны в таком вот виде на газетных страницах появляться.
Она выдает дежурную, только что пришедшую в голову версию. Ну не правду же ему говорить. Что ревела она из-за прилагавшегося к фотографии интервью той самой девушки. Которая рассказывала, как Всеволод Алексеевич называл ее «доченькой», а она его «папой». После сума сшедшего секса за кулисами, в гостиницах и даже в машинах. Сашку от степени откровенности той статьи до сих пор передергивает. Что уж говорить о ней в двенадцать лет.
– У тебя телефон сейчас разорвется, – замечает Всеволод Алексеевич, скорее, чтобы сменить неловкую тему.
Телефон переведен в беззвучный режим, и на экране высвечивается, что Сашка пропустила уже двенадцать вызовов.
– Это с работы. Боюсь, что ничего ободряющего они мне не скажут, а плохих новостей на сегодня и так достаточно, – вздыхает Сашка и встает, чтобы помыть его чашку. – Шли бы вы отдохнуть. А я придумаю что-нибудь особенное на обед, раз уж завтрак вы проигнорировали.
– Я тебя расстроил? – серьезно спрашивает он.
– Не больше, чем в девяносто восьмом, – отшучивается Сашка. – Идите полежите, у вас уже взгляд плавает.
Нормальное действие лекарства, которое она ему вколола. Сашка дожидается, пока утихнут шаги, и берется за телефон. С заведующей разговор будет не из приятных.
* * *
Ночь. Благословенное время суток, когда, если очень повезет, никому ничего от нее не надо. Когда можно снять все маски, особенно самую непосильную, ту, что с улыбкой «у нас все хорошо». Выкурить традиционную сигарету. Но сегодня сигарета не одна. В банке-пепельнице гора окурков, на крыльце рядом с Сашкой пустая смятая пачка. А Сашка сидит, уткнув голову в колени, и ревет. Потому что просто больше не может.
Слишком много в один день. Каждую из этих ситуаций поодиночке она бы пережила спокойно. И не такое переживали. Идиотский вызов и очередная ботоксная дура. Мало таких ей в Москве встречалось, что ли? Здесь они еще экзотика, а в столице каждая вторая с ботоксом, связями и амбициями. Сипящий Всеволод Алексеевич. Тоже не впервой. Хотя каждый раз страшно, да. Она молодец, не дала приступу развиться, успела вовремя, отделались легким испугом и одним уколом, ерунда. Она сволочь, ее не было рядом, когда все началось. И она не знает, с какими глазами завтра будет уходить на работу. И, наконец, выволочка заведующей. Тоже ничего нового, когда-то молодому ординатору Тамариной доставалось от грозного начальника чуть ли не каждый день. Вот только те времена в далеком прошлом, и за последние лет семь Сашка привыкла к совсем другому обращению. Выслушать сегодня пришлось много, и с какими-то претензиями даже можно было согласиться. Да, она не слишком вежливо обошлась с пациенткой. Да, она покинула рабочее место, никому ничего не объяснив. У заведующей были все основания выражать недовольство. Но то, в какой форме она предпочла это сделать…
– Вы, москвичи, приезжаете сюда на заработки и считаете, что вам все можно, – кричала она в трубку. – Что вы такие великие специалисты, и мы, неучи колхозные, должны на вас молиться. Для вас и так создали все условия! Вы приходите, когда хотите, уходите, когда вам надо. Но это уже ни в какие ворота! Вы подставили меня перед самим Сан Санычем! Да что меня – всю больницу! Виктория Владимировна уже пишет жалобу в Минздрав!
– А что не сразу Президенту?
На момент их разговора Сашка только уложила Всеволода Алексеевича и больше всего мечтала о чашке чая и хотя бы пятнадцати минутах покоя.
– Вы еще иронизируете? Знаете, Александра Николаевна, вы хороший специалист, но я согласна и с пациенткой, и с Сан Санычем, который уже был сегодня у меня в кабинете. Ваша манера общения и ваш внешний вид не соответствуют статусу врача! И я настоятельно прошу вас пересмотреть и то и другое, если вы хотите дальше работать в нашей больнице.
– А если не хочу? – машинально вырвалось у Сашки. – Я сегодня же напишу заявление.
– Но извольте две недели отработать. И выглядеть так, как положено врачу!
– Отпущу косу и надену розовое платье с блестками! – не выдержала Сашка, после чего бросила трубку.
Еще какое-то время держалась. Машинально делала домашние дела, стараясь думать только о них: зарядила стиральную машинку, приготовила ужин, который Всеволод Алексеевич успешно проспал, даже затеяла влажную уборку. Раньше ненавидела мыть полы и протирать мебель, но в доме, где живет астматик, пыль клубиться не должна, и она привыкла в любой непонятной ситуации хвататься за тряпку. Даже полюбила, хорошо от дурных мыслей отвлекает.
А с наступлением сумерек, когда пошла выкурить традиционную сигарету, накрыло. И теперь Сашка сидит на крыльце и ревет, зная, что никто ее не видит. Ее первая школьная учительница, незабвенная Галина Сергеевна, говорила, что плакать можно только дома в туалете. И обязательно за собой смывать.
Сашка и сама не знает, что стало последней каплей.
