Папа-пряник, мама-пряник и ребенок у них тоже пряник. В коляске. Теперь мебель потихоньку собирает. А постройку дома целиком ему доверила. Мужское это занятие, дома строить.
– А эта штучка куда? Лишняя, что ли? Хоть бы нормальную инструкцию писали! Вот в моем детстве был конструктор «Механик». Железный! С болтами, гайками. А это что?
Ворчит, а у самого аж глаза горят, так ему интересно. Световой блок подсоединил, чтобы в пряничном камине тоже огонь зажигался. Теперь крышу собирает пряничную. С белой глазурью и леденцовым скатом, пряничной трубой и тремя шариками мороженого наверху вместо колечек дыма. До нового года остается пятнадцать минут.
* * *
31 декабря. На Алтае настоящая зима. Снега намело столько, что можно потеряться в собственном дворе. А о том, чтобы выйти за калитку, лучше и не думать. Но по дороге, ведущей к поселковому магазину, весь день тянулась вереница закутанных по самые глаза женщин. Все готовили праздничное угощение, а это дело непредсказуемое – то зеленого горошка не хватило, то майонеза. У Степановны вон подсолнечное масло закончилось. Цены опять подняли. А теперь цены только расти будут в связи с грядущей олимпиадой. Сколько денег угрохали на строительство стадионов, надо ж как-то восполнять. И черт бы с ним, маслом-то, зачем оно Степановне тридцать первого? Можно и завтра купить. Вот только завтра магазин вряд ли откроется. А Петя с похмелья точно жареной картошки потребует. Степановна его за столько лет хорошо изучила. Каждое первое января он требует жареную картошку. Холодильник от салатов пухнет, а ему картошку подавай. Ну и потащилась в метель. Тогда ее и встретила.
Степановна выглядывает в окошко. Из ее окон домик докторши хорошо просматривается. Свет вроде горит. Значит, тоже Новый год встречает. Странная она. Это ж надо, из нормального города в их глушь переехать. Поселиться на отшибе. И работать как проклятая. Ни с кем не дружит, ни с кем не общается. Дом – работа. В магазине пачку кефира брала и булку. Это в канун Нового года-то! Точно странная. Про нее бабы даже шепчутся, что сумасшедшая. А в чем ее сумасшествие проявлялось, Степановна и не знала. Доктор хороший, да. Петька вон как задыхался раньше, аж синел. А она ему какие-то таблетки подобрала, еще брызгалку какую-то выписала из Барнаула, и как рукой сняло, уже полгода ни одного приступа. А что людей дичится – так ее право. Что от них, людей, хорошего-то ждать? У Степановны вон со школы куча подруг была да пока в техникуме училась прибавилось. И что? Одна сплетни про нее распускала, вторая, с которой в общежитии вместе жили, цепочку у нее золотую украла. Третья вообще с Петькой загуляла, тварь. Петьку-то Степановна простила, куда от него денешься? А подругу – нет. Так что не в подружках счастье.
А в чем оно, счастье-то? В мужиках? Говорят, мужик у докторши то ли был, а то ли не был. Мутная там какая-то история. Вроде бы любила она его больше жизни. А вроде бы он женат был. И точно старше ее чуть ли не на сорок лет. Но в это Степановна уже не верила. Чего только дуры деревенские не болтают. Ну какие сорок лет? Разве бывает такое? Это ж получается – глубокий старик.
Петька зазвенел стаканами. Шампанского у них в доме уже сто лет не водилось, а вот первачок был знатный.
– Ну иди, штоль! Чего ты в окно пялишься? Давай вон президента послушаем. Пусть расскажет нам про нашу счастливую жизнь.
Степановна задергивает занавеску и идет к праздничному столу, с селедочкой под шубой и оливьешечкой. Под первачок самое то. До Нового года остается десять минут.
* * *
31 декабря. Сашка впервые в Европе, да к тому же в Новый год, и от обилия впечатлений захватывает дух. Здесь, конечно, больше отмечают Рождество, но праздничная атмосфера все еще царит на улицах Будапешта. Снег лежит на островерхих крышах, щедро украшенных яркими гирляндами. Веселая толпа, в которой наверняка больше туристов, чем местных жителей, шатается по площади от палатки с глинтвейном к лотку с ароматным штруделем и прочей местной выпечкой, от каруселей к огромной елке, где дают театральное представление. А потом заедают впечатление яблоками в глазури и снова запивают глинтвейном.
– Всеволод Алексеевич, смотрите, пряничный домик!
Сашка тащит его к палатке с имбирными пряниками. Они здесь всех форм и размеров: ангелочки, Санта-Клаусы, колокольчики и, конечно же, человечки. И домики, почти такие же, как в «Лего», только съедобные. Украшенные разноцветной глазурью.
– Купить тебе домик?
Сашка счастливо кивает, без зазрения совести повисая у него на локте. А что, скользко же! Она в кои-то веки не в привычных ботинках, а в сапогах на пусть условном, но все-таки каблуке. Старается соответствовать кавалеру. И ничего, что кавалеру почти все время приходится ее придерживать. Он большой и сильный, ему не сложно, даже приятно.
– Давай тогда еще по глинтвейну, что ли, – решает Всеволод Алексеевич. – Надо же чем-то запить такую сладость.
Никто их них не знает венгерского языка. Английский Всеволод Алексеевич знает в пределах трех фраз. Сашка получше, все понимает, что ей говорят, но сама ответить не может. Интроверт, что поделать? Она на родном-то языке не очень любит общаться. Так что все вопросы решает Туманов. Как он объясняется? Да в основном жестами. Тыкает в то, что ему надо, и его понимают. А Сашка прячется за широкой спиной от непривычно дружелюбных взглядов продавщиц. Здесь никто не глядит на них косо, никто не осуждает. Европейцы на редкость дружелюбны. Сашка невольно думает, какой их ждёт шок, когда в следующем году они приедут на олимпиаду в Россию. Или европейское дружелюбие напускное? Да пусть даже и напускное. Зато она счастлива. И Всеволод Алексеевич тоже. Пьет глинтвейн из картонного стаканчика. Смешной такой, в цветной вязаной шапке с помпоном, вокруг шеи намотан шарф с оленями. Улыбается и смотрит на Сашку, как смотрят отцы на любимых дочек. До Нового года остается пять минут.
Сергей Георгиевич Лапин – председатель Государственного комитета по радио и телевещанию при Совете Министров СССР с 1978 по 1985 г.
Сложное заболевание нервной системы.
Перефразированная цитата из романа Терри Пратчетта «Господин Зима».
