Выходит, краску подновляют. И раз за разом красят красным и зеленым. Идиотскую эту дорожку рисуют. Зачем?
А она ведь была здесь полгода назад. Не обратила внимания. Тогда не до дорожек было и не до стеклопакетов. Дверь уже открыта. Сашка же по домофону звонила. Но на пороге никого нет. Сашке вспоминается, что в годы совсем раннего ее детства, которое она проводила во дворе с ребятами, дверь запиралась только на ночь. Если Сашка уходила гулять, она просто притворяла ее, а возвращаясь, поддевала ногтями – ручки на двери почему-то не было. Мама терпеть не могла, когда ее дергают по пустякам, а детям, гуляющим во дворе, всегда требуется забежать домой раз пять за вечер: попить, взять мяч, заменить мяч на скакалку, еще попить, стащить бутерброд с колбасой. М-да… Сейчас никому в голову не придет дверь открытой оставить.
– Мама, я пришла, – громко сообщает Сашка, заходя в квартиру.
Она не собиралась приходить вообще-то. Предложила маме сразу встретиться в паспортном столе. Та обиделась. Мол, даже чаю с матерью не попьешь? И Сашке пришлось поумерить напор. Она и так чувствовала себя какой-то бизнес-леди, у которой нет лишней секунды. Чего стоил только отель, номер в котором ей забронировал Всеволод Алексеевич. В центре Москвы, окна с видом на Камергерский! В двухкомнатном люксе было все: огромная кровать, джакузи в ванной комнате, даже кофемашина капсульная. Но Сашке, кроме капсул горячего шоколада, ничего и не надо. Персонал пафосный, с чувством собственного достоинства. Ну и Сашке пришлось морду кирпичом делать, дескать, ничего особенного, видели отели и получше. А чего они? Самое смешное, что дорогущий отель оказался не так уж удобно расположен ни относительно Мытищ, ни относительно аэропорта. Всеволод Алексеевич мыслил какими-то своими категориями. Спасибо, хоть не на Красной площади ее поселил. В день прилета Сашка успела только созвониться с матерью, назначить встречу, потом набрать Тоню и основательно вынести ей мозг, пообщаться по видеосвязи с Тумановым, заверить его, что абсолютно довольна номером и отелем, что обязательно погуляет по предновогодней Москве. Сдалась она ей, но Сашка все-таки погуляла – обещала же! Вечером позвонила еще раз. Доложила, что Москва на месте, к праздникам готова: на здании Госдумы висят гигантские шарики, сквер перед Большим театром украшен светящимися воротами, в которых понаехавшие, но теперь уже москвичи, делают селфи, снежок лежит и шею свернуть можно практически на каждом шагу. Потом начала свой допрос. Всеволод Алексеевич отчитался, что в полном порядке, смотрит хоккей и соскучиться не успел. Посмеялись. Когда Сашка, повалявшись в джакузи (зря Туманов за него платил, что ли), собралась спать, она еще раз написала Тоне. В чате Тоня сообщила, что Всеволод Алексеевич «нормально», но отказался от ее помощи в измерении сахара перед сном. Сказал, что сам справится, и ушел в свою спальню, прикрыв дверь. Сашка оторопела. Это было совершенно нетипичное для него поведение. Во-первых, как он измерит сахар сам, если его мутит от вида крови? Нет, он может, конечно. Но маловероятно, что захочет. Во-вторых, закрыл дверь? Ладно еще ушел спать в одиночестве. Стесняется Тоню? Да, «Туманов» и «стесняется» – тоже странное сочетание слов. Ну, допустим. Но закрыл дверь? Он?! И что делать? Не заставлять же Тоню к нему вламываться. Сашка написала, чтобы Тоня прислушивалась ко всем звукам из соседней спальни и далеко не убирала телефон. В любой непонятной ситуации звонила ей.
Но непонятной ситуации не произошло. Утром Тоня доложила, что все в порядке, сахар в норме, ночных побудок не было, Всеволод Алексеевич читает какой-то гламурный журнал, в общем, мир, труд, май. То есть декабрь, конечно. И Сашка с относительно спокойной душой отправилась в Мытищи.
– Я на кухне, заходи.
И опять они с мамой на кухне. Сашка пристраивается на свое старое место у обложенной кафелем стены. Сейчас стол с этой стороны заставлен вазочками с какими-то странными конфетами, заветренными мармеладками, огрызками печенья. На столе вообще слишком много всего, но он не накрыт к приходу гостей, а именно завален. Коробка с суфле, тоже открытая, коробка с помадкой, плошка с вареньем, банка джема. Куда столько? И почему все это на обеденном столе? Здесь же с тарелкой приткнуться негде. Сашка еле-еле расчищает место под чашку с чаем.
– Нам к двум в паспортный стол? – уточняет она.
Мать кивает. Похорошела. Стрижка новая, волосы без седины, свежеокрашенные. И даже лицо как будто моложе стало. Неужели мама пошла к косметологу? Ну а почему бы и нет. Женщина она теперь свободная. И если Сашке глубоко плевать на свою внешность, это же не значит, что и все остальные должны поступать аналогично.
– Сладости бери. Видишь, сколько разных. Стараюсь себя баловать, что я, не заслужила?
Странная какая-то формулировка. Причем тут заслужила? Хочется тебе – ну покупай.
– Ты бы хоть звонила иногда. Но нет, не дождусь. Внуков не дождусь, это уже понятно. Но позвонить-то раз в месяц можно?
– Можно, – соглашается Сашка.
А мысленно добавляет: «Зачем?». Чтобы в очередной раз убедиться, насколько они разные? Сейчас, с годами, это стало особенно заметно. В детстве она еще пыталась как-то соответствовать маминым стандартам. А теперь уже не пытается. И сейчас ей кажется, что она в этой семье вообще не родная. Может, ее из детского дома взяли? Это бы все объяснило. Впрочем, нет. Такой поступок требует душевной широты, а ею здесь и не пахнет.
– Да уж… И на кого ты родную мать променяла? На старика. Хотя о чем я… Ты его всегда любила больше всех на свете. Его ты в итоге и выбрала.
Я себя выбрала, думает Сашка. Потому что рядом с ним можно быть собой. Но Сашка молчит, разумеется. Она твердо решила с мамой Туманова не обсуждать.
– Ну, что у тебя нового?
– Нового?
Сашка смотрит на маму изучающе. Так и хочется спросить, а что ты знаешь из старого? Но она сдерживается. Зачем хамить? Просто сделай, что от тебя требуют, и быстрее возвращайся в свою новую жизнь. Мама продаст квартиру, и ты больше никогда не увидишь ни кафельную эту стену, ни высокие тополя за окном, ни лестницу с нарисованной дорожкой. Жаль немного. Все-таки детство. «Мытищи, Мытищи, любимый город мой». Здесь была первая встреча с ним. Здесь были вечера под его записи. Здесь, в соседней комнате, она на коленках сидела перед телевизором. Но что ж теперь, матери отказаться от мечты о доме возле моря ради Сашкиной кратковременной ностальгии? Бред. У мамы есть право на новую жизнь. У Сашки
