Я стою перед дверью и почему-то испытываю страх перед ней. Никогда не думала, что наступит время, когда я буду чувствовать себя неуютно в родном городе. Это место всегда было моим убежищем. Но после последних нескольких дней я уже не знаю, чего ожидать.
У меня уходит пять минут на то, чтобы уговорить себя постучать, и всего несколько секунд на то, чтобы он ответил. Глаза Кэма расширяются, а губы поджимаются, когда он видит меня.
— Ты все еще здесь, — признает он.
Я уверенно киваю. — Пока.
Это не совсем то, что он хотел услышать, но этого достаточно, чтобы он открыл дверь и впустил меня.
Видеть Кэма в его собственной квартире странно. То есть я знала, что у него она есть, потому что Мали сказала мне об этом в тот день, когда он съехал из дома моих родителей. Но одно дело — слышать об этом, а другое — быть здесь. Это не самая большая квартира, но для него она идеальна. И мне нравится, что он сделал ее своей.
— Как ты узнала, где меня найти? — спрашивает он, идя на кухню, чтобы налить еще одну чашку кофе.
Я оглядываюсь по сторонам, и на моих губах появляется небольшая улыбка. — Мали.
Он хмыкает. — Да, это был глупый вопрос. Я должен был догадаться.
Мой взгляд падает на фотографию рядом с телевизором. На ней изображены Кэм и Хейс, сделанная в день открытия Shore Break. Они оба ухмыляются от уха до уха, и мне досадно, что меня не было рядом, чтобы увидеть это воочию.
Кэм возвращается и протягивает мне кружку с теплым кофе, и я вздыхаю с облегчением. — Ты самый лучший. Спасибо. Кофе в мотеле на вкус как разогретая грязь.
Его брови хмурятся. — Мотель? Ты не осталась у мамы с папой?
— Нет, — сразу отвечаю я. — Я не думаю, что они даже впустили бы меня в дверь.
Когда я ушла так, как ушла, это их тоже обеспокоило. Признаюсь, с моей стороны было эгоистично исчезнуть, не сказав никому ни слова. Но в свое оправдание скажу, что я была не в том состоянии духа, и это было бы большим преуменьшением. В голове был полный бардак.
Да и сейчас, честно говоря.
Узнав, что они получили мое письмо, я дала им неделю, прежде чем попытаться выйти на связь. Обратного адреса по понятным причинам не было, так что вряд ли они могли написать мне ответ. Но уже в первые тридцать секунд телефонного разговора я поняла, что они в ярости.
Я должна была догадаться, что так и будет. Их убеждения относительно святости брака никогда не были секретом, поэтому, конечно, они прочитали мне лекцию о том, как неправильно было вот так бросать мужа. Они не могли понять, как за шесть недель я прошла путь от влюбленности до бегства. Но я не могла сказать им, почему я ушла.
У меня не было другого выбора, кроме как позволить вине полностью лечь на меня.
И со временем я начала верить, что так оно и есть.
— Не будь смешной, — говорит Кэм. — Ты их дочь. Они всегда будут хотеть тебя видеть.
Я фыркнула. — Да, ты также сказал мне, что я нужна Хейсу здесь.
— Ты снова с ним виделась?
— Заходила в бар вчера вечером после закрытия.
Я не знаю, что было хуже — то, как он смотрел на меня, или слова, которые он произнес. Честно говоря, и то, и другое резало как нож. Я знала, что он будет расстроен, когда я уйду. Ни одна часть меня не думала, что я выдумываю чувства между нами. Но, наверное, я думала, что в конце концов он восстановится. Что жить без меня будет лучше, чем провести остаток жизни в тюрьме за убийство — и это если его не приговорят к смертной казни.
Учитывая то, кем является отец Монти, это более чем вероятно.
Но я начинаю понимать, что, возможно, недооценивала, как сильно он меня любит.
Любил меня.
— Звучит не очень хорошо, — говорит он, морщась. — Все прошло плохо?
Я тяжело вздыхаю. — Помнишь, папа был в плохом настроении, а я не хотела говорить ему, что мне дали коньки не того размера?
— Да. Они были малы на три размера, а ты все равно их использовала. И разбила свою чертову голову об лед.
Я киваю. — Все было примерно так же, только прошлой ночью было гораздо больнее.
— Черт.
— Угу. — Я сажусь за маленький столик, который он поставил в углу, и ставлю перед собой кружку. — Мне все равно, что вы с Мали говорите. Он меня ненавидит.
Он откидывается на спинку стула и вытягивает руки над головой. — Я так не думаю, Лей. Это немного чересчур.
— Кэм, он сказал мне, что я заставляю его завидовать неизлечимой болезни его матери.
Он выглядит удивленным, но только на секунду. — Ну, это извращение. Но это не значит, что он тебя ненавидит.
Я закатываю глаза. — Ну да, потому что я говорю всем, кто мне дорог, что из-за них я хочу умереть.
— Ты пыталась извиниться? — спрашивает он.
— Да, но он не захотел слушать. Он просто выгнал меня и назвал мэм.
Это заставляет его усмехнуться. — Извини, что смеюсь, просто я никогда не слышал, чтобы он называл кого-то мэм.
— Да, я знаю. — Вот почему это было так больно, и я знаю, что это было его намерением.
Он выглядит так, будто раздумывает какое-то мгновение, прежде чем наконец сдается. — Ладно, хорошо. Может быть, я был не прав.
— Ты думаешь? — нахально говорю я, но это признание не должно быть таким болезненным, как оно есть.
Не то чтобы я не знала, что Хейс не хочет, чтобы я была рядом с ним. Я видела это в его глазах, когда встретилась с ним в больнице. Если бы он мог физически вышвырнуть меня оттуда, он бы так и сделал. Но Кэм знает его лучше, чем кто-либо другой, и какая-то часть меня надеялась, что то, что он мне сказал, было правдой.
— Мне очень жаль, — сказал он мне. — Я не хотел быть ослом и усугублять твое положение. Я просто волнуюсь за него.
— Я тоже, — честно отвечаю я. — Но если в какой-то момент я могла его спасти, то теперь уже нет. Он ясно дал это понять.
Он застонал, и я вижу, как он переживает из-за этого. — Вполне справедливо. Ты можешь уехать — вернуться туда, где ты сейчас живешь, — если ты этого хочешь. Но я думаю, что перед отъездом ты должна увидеться с мамой и папой. Если они узнают, что ты была здесь и не сделала хотя бы попытки увидеться с ними, им будет очень больно.
Уф. Я знаю, что он прав. Одно дело, если они вообще не узнают о моем возвращении, но если кто-то видел меня и скажет им об этом, у них будет разбито сердце. Любой мой шанс восстановить отношения с кем-либо из них умрет прямо на месте. И, кроме того, я не пытаюсь причинить кому-то боль.
И никогда не пыталась.
— Ты пойдешь со мной? — умоляю я.
Он усмехается. — Собираешься использовать меня как щит?
— Если понадобится, то может быть, — шучу я. — Да ладно. Раньше я играла для тебя роль посредника. Не то чтобы тебе это было действительно нужно, но когда ты думал, что тебе это понадобится, я была рядом.
Он наклоняет голову в сторону. — Разве не из-за тебя у меня всегда были неприятности?
— Кэм!
Я пинаю его под столом, и он смеется. — Ладно, ладно! Сегодня я иду к ним на ужин. В шесть часов. Приходи в это время.
Ужин. Ладно. Думаю, я справлюсь с ужином — если только Кэм будет там. Не думаю, что они будут при нем цензурировать себя или что-то в этом роде, но он никогда не боялся встать на мою сторону или осудить их, когда они ведут себя слишком неразумно.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Я приду. Но если я не увижу твой джип на подъездной дорожке, я уйду.
Он отворачивается, делая вид, что обиделся. — Ты так мало веришь в меня.
Я отмахиваюсь от него, и мы оба смеемся, продолжая пить кофе. Вы можете практически почувствовать изменения в воздухе. Это более комфортно, более нормально, чем в ту ночь в баре. Но я не виню его ни в чем, что он сказал. Он прав, когда беспокоится о Хейсе. Он висит на волоске.
Но как бы мне ни хотелось помочь ему — снова стать для него тем человеком, — я не могу. Если уж на то пошло, я только усугубляю ситуацию.
— Итак, какие у тебя планы на день?
Я делаю глубокий вдох, понимая, что мне нужно сделать что-то еще более страшное, чем появление в баре. — Вообще-то, это еще одна причина, по которой я здесь. Мне нужно узнать, в каком доме престарелых находится мама Хейса.
