Очарованная - Джиана Дарлинг

Когда он был всего в футе от нас, он ущипнул ткань своих брюк и присел на корточки, так что мы оказались почти на уровне глаз друг друга.

Он должен был бы выглядеть нелепо — его большое тело, сложенное вот так, его предплечья покоились на сильных бедрах, пальцы одной руки болтались так, что они могли перекинуться через моток моей цепи, — но он этого не сделал. Вместо этого он был грозным, сжатым в позу, которая напоминала хищника, занявшегося наблюдать за своей добычей. У него было все время в мире, чтобы наброситься, и он был уверен в своей способности поймать, поэтому решил поиграть со своим обедом.

Он решил играть со мной.

— Я хотел поприветствовать тебя в твоём новом доме, — начал он. — Пока что он состоит из этих четырех стен. Этот бальный зал — все, что ты будешь знать, пока не заработаешь право на большее. А знаешь ли ты, Красавица моя, как право заслужить?

Я стиснула зубы, почувствовала скрежет эмали и позволила боли унять гнев, чтобы я могла дышать. — Я уверен, ты будешь счастлива все рассказать мне.

Его улыбка была скорее призрачным выражением, преследующим его лицо, чем реальным движением его губ, но от этого она была тем более зловещей.

— Да, я рад сообщить тебе. Ты зарабатываешь привилегии, такие как свобода в комнате, вода для питья и еда, повинуясь мне, твоему Мастеру.

— Мой Мастер? — Я прохрипела. — Ты шутишь.

Он склонил голову набок, выражение его лица было искренне озадаченным. — Скажи мне, Козима, зачем еще мужчине покупать красивую женщину, если не использовать ее для собственного удовольствия?

— Ты хочешь использовать меня против воли? — отрезала я.

— Ах. — Он медленно кивнул, проводя рукой по остроконечному краю своей челюсти, рассматривая меня. — Я понимаю. Ты, кажется, не понимаешь сути сделки, которую я заключил с Каморрой, а через них и с твоим отцом. Я купил тебя, чтобы владеть тобой, да, но ты согласилась на условия этого соглашения в тот момент, когда добровольно вошла в мой дом в Риме. Когда ты видела, как твой отец жестоко обращается с руками мафии, когда они угрожали повесить твоих любимых братьев и сестер с дерева через улицу с привязанными к их лодыжкам колокольчиками, и ты практически могла слышать звон в ушах. Он сделал паузу, принимая мой ужас и потрясение с тихим удовлетворением человека, привыкшего знать больше, чем другие. — Если ты хочешь подвергнуть свою семью риску из-за мафии, Козима, ты должна знать, что можешь уйти в любое время.

— Откуда ты узнал о колокольчиках? — спросила я, мой мозг зациклился на этой идее, как заезженная пластинка. — Откуда ты мог это знать?

— Знание — сила. Ты можешь спросить меня об этом, зная, кто я?

— Я не знаю, кто ты, — честно сказала я ему. — Только то, что ты кажешься всеми четырьмя всадниками моего апокалипсиса.

Одна золотая бровь приподнялась, прорезав морщины на его лбу, что заставило меня задуматься, сколько ему лет. Гораздо старше моих восемнадцати, это было очевидно.

— По крайней мере, ты хорошо образована, как и положено дочери профессора. Это облегчит тебе задачу.

— Бунтовать против тебя? — возразила я, прекрасно осознавая свою уязвимость, когда сидела перед ним, прикованная цепями и совершенно голая.

Что-то темное скользнуло по его безмятежному лицу, облака были всего лишь тенями на земле, предупреждая меня о надвигающейся буре.

— Я Александр Дэвенпорт, граф Торнтон, и теперь ты играешь в мою игру, Козима. Радуйся, что я трачу время на то, чтобы научить тебя правилам, вместо того, чтобы заставлять тебя учиться, принимая наказания, когда ты их невольно нарушаешь.

Я сплюнула на блестящие мраморные полы у его ног, но была слишком обезвожена, чтобы делать какие-то заявления. — Иди к черту, скотина!

— Вот так и будет дальше, моя Красавица, — холодно сообщил мне Александр. — Все, что тебе нужно для выживания, принадлежит мне. Вода, еда, сам воздух, которым ты дышишь. Я владею всем этим. Поэтому я предлагаю тебе отложить бунтарский дух и открыть для себя более рабскую сторону.

Я посмотрела на него. Неважно, что я был привязана к болту в полу тяжелыми средневековыми цепями в великолепной комнате из мрамора и сусального золота без одежды и имущества, я не была его владением, чтобы подбрасываться, когда ему это нравилось, или тренироваться, как собака.

Я была Козимой Ломбарди, и это должно было что-то значить для кого-то, даже если только для меня самой.

— Я не буду прикована к болту в полу посреди вашего бального зала, как какое-то дикое экзотическое животное, запертое в клетке для вашего развлечения.

Он медленно встал, раскрывая ширину своего туловища и длину мускулистых ног. В его движениях была нить и расчет, в том, как он неотрывно смотрел на меня, когда возвышался над моим скованным телом.

Я с опаской наблюдала, как его рука протянулась и мягко погладила меня по волосам.

— Экзотично, да, — мягко согласился он, перебирая прядь моих чернильных волос. — Дикая, я еще таких не видел, но я очень жду этого.

— Полагаю, мне следует поблагодарить тебя за то, что ты не сразу меня изнасиловал? Я усмехнулась.

Он уронил мою прядь волос, его губы скривились в брезгливой усмешке. — Ты можешь чувствовать себя животным, но я их не трахаю. Мой член будет внутри тебя, когда ты заработаешь право на ванну и перестанешь вонять, как домашний скот.

— Выпусти меня из этих цепей, и я с радостью приму ванну, — ответила я, потому что теперь, когда я узнала об этом, я почувствовала собственный запах.

Должно быть, я пролежала без сознания больше суток, чтобы они везли меня из Италии туда, где мы были, — в Англию.

Его улыбка была тонкой, из-за чего его покрытые щетиной щеки складывались в отвратительно привлекательные линии. — Ты узнаешь, моя Красавица, что это отношения отдачи и получения.

Он наклонился вперед, его руки метнулись, чтобы поймать мои соски в тугой хватке, а затем он потянул, напрягая мое тело вперед, чтобы уменьшить жгучее напряжение в моей недавно проколотой груди.

— Ты даешь, — зловеще прошептал он, скручивая мои соски, пока я не захныкала. — И я беру твое прекрасное тело. Тогда и только тогда я вознагражу тебя, и даже тогда я ожидаю, что ты примешь эти дары с огромной благодарностью. Он сделал паузу, его глаза были такими горячими на моих губах, что они казались ошпаренными горячим чаем. — Я могу