— Значит, всё в силе?
— Однозначно.
***
Алексис опустила кисть в банку с растворителем. Она закончила покраску фона одной из стен на втором этаже. За последнюю неделю все стены были выровнены под покраску, и теперь девушка воплощала в жизнь те картинки, что кружились у неё в голове. Сейчас у неё было слишком много свободного времени, ведь никто не заказывал портреты, и она тратила это время здесь.
Девушка слезла со стремянки и села на табурет. Теперь вся правая стена была выкрашена в красный, немного бордовый цвет. Алексис надеялась, что сегодня она успеет закрасить все стены, чтобы они успели высохнуть до завтрашнего обеда. Девушке уже не терпелось приступить к основной работе.
Алексис передвинула стремянку и развела краску бордового оттенка, чтобы она была не такой густой. Молодая женщина поставила банку на верхнюю ступеньку и начала закрашивать следующую стену. Конечно, всё это можно было гораздо быстрее закончить, если использовать валики или же аэрозольные баллончики, но Алексис не признавала их. Ей никогда не нравилась ни их фактура, ни то, какой след после себя на стене они оставляли.
Девушка всегда творила в тишине. Музыка в такие моменты её отвлекала и раздражала. Особенно тогда, когда у неё что-то не получалось. Да и сегодняшняя погода нисколько не способствовала творчеству.
— Привет.
Алексис вздрогнула и чуть не сорвалась со стремянки. Она обернулась на голос и увидела сидящую на табурете Джаки.
— Ты меня напугала, — девушка отложила кисть и спустилась на пол. — Каким судьбами?
Алексис нанесла на руки немного растворителя, чтобы смыть с них краску.
— Мне нужен совет… Я просто не знаю, что мне делать… — Джаки поджала губы и протянула руку к эскизам, лежащим на складном столике, что стоял рядом.
— Что случилось? — Алексис вытерла руки и оперлась о перила.
— Я поругалась с мамой, — протянула Джаки в своей обычной манере.
— Вы же никогда не ругаетесь? — усмехнулась Алексис. Джаки и её мать Лаура ругались только по какой-нибудь серьезной причине. Сравнивая себя и подругу, Алексис всегда удивлялась как можно всё рассказывать матери. У неё самой была куча тайн, которые она никогда и никому не решилась бы раскрыть.
— Никогда… Это слишком растяжимое понятие, — пожала плечами Джаки. Как ни странно, но она ведь тоже считала, что у них всегда будет это взаимопонимание. Но, как она сама и сказала, никогда и всегда — понятия растяжимые.
— Позволь угадать, она узнала о свадьбе? — прищурилась та, изучая уже покрашенную стену. Она слушала подругу, но не любила тратить время за пустыми разговорами, старалась никогда не сидеть без дела. Взяла в руки эскиз, что набросала ночью, пытаясь представить, подойдет ли он сюда.
— Да, пару часов назад…
— Сказать по правде, мне сложно представить её реакцию на эту прекрасную новость, — с серьёзным видом проговорила Алексис.
— Давай без сарказма! — девушка встала с табурета и оперлась о перила рядом с подругой.
— Хорошо… Кофе будешь? — Алексис положила свой черновой рисунок на место и взяла со стола ключи.
— Я не пью кофе…
— Печально, потому что сейчас он мне нужен позарез. Я сегодняшнюю ночь вообще не спала, — девушка направилась к лестнице разминая мышцы шеи, затекшие оттого, что Алексис сегодня слишком много смотрела вверх, когда красила стены.
— Я, конечно же, могла бы предположить, что ты где-то веселилась, но, зная тебя, ты скорее всего рисовала, — усмехнулась Джаки, показывая рукой в сторону эскизов.
— Правильно думаешь, — подмигнула ей подруга. — А сейчас я нуждаюсь в перекусе, и ты составишь мне компанию.
***
Джаки подула на свою кружку с чаем. Ей никогда не нравилось пить чай в ресторанчиках или кафе. Ведь там его всегда приносили слишком горячим и подолгу приходилось дуть на него, дожидаясь, когда он остынет. Конечно, иногда и это было удобно, особенно в те моменты, когда ты кого-то ждешь или нужно потянуть время, делая вид, что ты о чём-то размышляешь. Однако сегодня был немного не тот случай.
Алексис сидела напротив и пила свой кофе. Она уже разделалась со своей отбивной и картофелем фри, и теперь уплетала круассан.
Джаки сделала большой глоток имбирного чая. Жжётся. Она подняла крышку чайничка и недовольно цокнула. Для столь небольшого чайничка с водой там лежал слишком большой кусок имбиря. Чтобы немного перебить эту остроту, Джаки засыпала в сам чайничек штук семь чайных ложек сахара.
— Я так понимаю, ссора с матерью не единственная причина по которой ты пришла ко мне? — Алексис поставила кружку с кофе на блюдце и откинулась на спинку кожаного кресла, что являлось неплохой частью декора небольшого ресторанчика на окраине Лондона.
— Как ты догадалась? — Джаки удивленно посмотрела на подругу.
— У тебя все на лбу написано, — улыбнулась Алексис. — А еще этот твой взгляд: «Я была не права, прошу, убейте меня». Я его с детства помню. Ты так на бабушку смотрела, когда она тебя отчитывала.
Джаки потупила взгляд. На глаза навернулись слезы. Бабушка была для нее больной темой. Казалось бы, с момента её смерти прошло уже чуть меньше года, но для девушки всё как будто вчера свершилось. И ведь она всё также продолжала корить себя за то, что не присутствовала на её похоронах.
Её бабушки, Марии Салливан, не стало всего за три недели. Она просто заболела. Лечилась дома, а потом приехала в Лондон на День рождения внучки. Тогда Лаура настояла на том, чтобы она пошла в больницу. Женщина на отрез отказывалась, но всё же, скрепя зубами, согласилась. В свои семьдесят лет она до жути боялась обследования, уколов и врачей.
Её в тот же день положили в больницу, и без полного обследования поставили диагноз — рак легкого. Свое девятнадцатилетие Джаки встретила возле больничной кровати. Спустя неделю пришли результаты ПЭТ-КТ и диагноз оказался ещё хуже первоначального. Рак легкого подтвердился, но в довесок к этому метастазы пошли в головной мозг, к сожалению, не получилось определить, злокачественные они или нет. Если до того момента Джаки тешила себя надеждой, что всё это окажется неправдой, страшным сном, который вскоре исчезнет, то в тот момент что-то внутри неё оборвалось, и не о какой надежде уже и речи быть не могло. На следующий день она пошла выбирать платье для похорон, которое так ни разу и не надела.
Врачи отказались делать операцию, ссылаясь на то, что сердце не выдержит. Они боялись, что она умрет на операционном столе. Химиотерапия отпала по той же причине. Никто не ставил прогноз. Ей кололи морфий, и от того временами бабушка Джаки иногда говорила совершенно непонятные, а то и страшные вещи. В один из дней, когда Джаки пришла навестить бабушку, медсестра жаловалась на то, что пожилая женщина ночами начинала кричать и с кем-то разговаривала на повышенных тонах, при том, что в палате никого, кроме неё не было.
Джаки недоумевала, почему так всё произошло. Ведь ещё прошлой весной всё было хорошо. Они сажали цветы в бабушкиной оранжерее. И не было никаких предпосылок к чему-то подобному.
Мария пробыла в больнице ещё неделю. Последние два дня, что она находилась в больнице, были самыми мучительными. Она постоянно просилась домой, говорила, что её бросили там, что у неё просто простуда, и дома ей станет легче. Она была в этом уверена, ведь никто не сказал ей правды. Ни у Джаки, ни у Лауры язык не поворачивался произнести это вслух.
Вскоре её забрали оттуда. Дома она стала немного бодрее, и Джаки уже начала надеяться, что всё будет хорошо. Тешила себя этой надеждой, цеплялся за неё, ведь кроме этой надежды у Джаки больше уже ничего не было.
Но нет — спустя три дня после возвращения в дом дочери Мария Салливан скончалась в два пятнадцать ночи, спустя две недели после Дня рождения внучки.
Джаки смахнула слёзы с лица и сделала большой глоток чая. Она не могла думать об этом. Она не понимала этого. Не знала, как всё могло произойти именно так.
— Извини. Я не хотела…
Алексис никогда не считалась с чувствами других. Эта черта никогда не нравилась Джаки в подруге. Но что поделать, людей же нельзя изменять по своему образу и подобию. Ведь каждый имеет свои предпочтения и желания.
