снова. Потом еще раз.
— Ты не разваливаешься, Ася. — Я провожу большим пальцем по ее подбородку. — Ты берешь себя в руки.
— Беру себя в руки? — Ее глаза широко раскрываются, и она взрывается истерическим смехом. — Когда я проснулась, то не могла решить, что мне съесть: яйца или джем! Я не могла принять элементарного решения. Я двадцать минут смотрела на то, что ты оставил на столе, и мне пришлось съесть и то, и другое, потому что не могла выбрать!
Последние слова теряются в приступе плача. Ее плечи поникают, и она смотрит на свои босые ноги. Подставив указательный палец под ее подбородок, я приподнимаю ее голову, пока наши глаза не встречаются.
— Чего ты хочешь? — спрашиваю я.
Она моргает, и две слезинки скатываются по ее щекам.
— Хочешь, чтобы они умерли?
Она резко выдыхает, но молчит. Я переформулирую свой вопрос в утверждение.
— Ты желаешь им смерти.
Плотно сжав губы, она кивает.
— Они умрут, — обещаю я. — Чего еще ты хочешь?
Нет ответа.
— Ты не хочешь, чтобы твоя семья видела тебя такой.
Еще кивок.
— Я никогда не буду такой, как раньше, — шепчет она.
— Нет. Не будешь. — Я легонько щипаю ее за подбородок. — И это нормально. Они будут любить тебя точно так же. То, что с тобой произошло, изменило тебя, Ася. Это изменило бы любого. Безвозвратно. Ты должна принять себя такой, какой ты стала. Ты все еще ты. Да, изменилась, но ты не должна отдаляться от людей, которые тебе дороги.
Она шмыгает носом и снова забирается ко мне на колени. Снова ее ноги и руки обхватывают меня, и она зарывается лицом в мою шею. С ее губ срывается едва слышное бормотание, и я склоняю голову набок, чтобы лучше ее слышать. После того как она закончила, я долго смотрю на дальнюю стену спальни, думая о том, что она только что у меня попросила.
Если Роман узнает, ничем хорошим это не кончится. Мы поддерживали хорошие отношения с «Коза Нострой», но если я оставлю ее у себя, это может привести к войне. А если брат Аси узнает, он, скорее всего, меня убьет.
Я вдыхаю и киваю.
— Хорошо, mishka. Ты можешь остаться.
Ася
— А джем подойдет? — спрашивает Паша и ставит банку на стол.
Я крепче сжимаю подол его футболки, когда он поворачивается ко мне лицом.
— У меня здесь больше ничего нет, но позже сбегаю в магазин и куплю еще еды. Я редко ем дома. Мы закажем и для тебя одежду.
Я наклоняю голову и вижу, что он не сводит с меня глаз.
— Спасибо.
На мне еще одна его футболка, под которой ничего нет. Даже трусиков. И лифчика. Странное ощущение.
Утром у меня снова поднялась температура. Паша укутал меня в одеяло и прижал к груди. Мы пролежали в его постели, казалось, несколько часов, пока я наконец не перестала дрожать. Он отнес меня в ванную и остался там, пока я делала свои дела и принимала душ. После того как почистила зубы, он завернул меня в пушистое полотенце и повел обратно в кровать, где я ждала, не отрывая глаз от двери в ванную, пока он принимал душ.
— Хочешь кофе?
Я смотрю на кофеварку, чувствуя себя самой убогой на свете.
— Не знаю.
Паша нежно прижимает ладонь к моей спине, успокаивающе поглаживает вверх-вниз. Я делаю глубокий вдох и поднимаю глаза: он смотрит на меня. В его глазах нет нетерпеливости. Нет упрека. И никакой жалости.
— Ты пила раньше кофе?
— Нет, — шепчу я.
— Может, чай? У меня вроде где-то был ромашковый. — Он открывает шкаф, достает металлический контейнер и ставит его передо мной.
Я просто смотрю на него.
Он приподнимает пальцем мой подбородок.
— Ты любила пить чай, Ася?
— Да.
— Будем считать, что и сейчас любишь. — Он улыбается, и это так красиво. — А что ты любила есть на завтрак раньше?
— Хлопья с изюмом, — говорю я. — Иногда добавляла немного шоколада.
— Тогда я куплю эти хлопья и все остальное. А как насчет другой еды? Какие у тебя любимые блюда? У тебя была на что-нибудь аллергия?
Я шмыгаю носом, пытаясь подавить желание заплакать. Он задает вопросы таким образом, чтобы мне было легче отвечать. Он не просит меня выбирать, что повысило бы мою тревожность, а спрашивает о фактах.
— Я никогда не любила брокколи и зеленый горошек. Все остальное меня устраивало. Никакой аллергии на продукты.
— Ты предпочитала заказывать еду на вынос или готовить сама?
— Мне нравилось готовить.
Он кивает.
— Составь мне список продуктов, и я завтра пойду в продуктовый магазин. Сегодня мы закажем еду, а завтра ты сможешь приготовить для себя что-нибудь.
Я прикусываю нижнюю губу. Для этого придется выбрать одно из многих.
— Как насчет лазаньи на завтра? Я с удовольствием ее попробую. Тебе нравилось готовить лазанью?
Тяжесть, давящая мне на грудь, исчезает. Я киваю.
— Хорошо. Я пойду возьму свой телефон, чтобы ты могла составить для меня список, но сначала давай позавтракаем. Хорошо?
— Хорошо.
Я хожу за ним по кухне, пока он ставит кипятиться чайник и достает хлеб. Павел методично намазывает на хлеб джем, следя за тем, чтобы тот равномерно распределился по всему ломтю.
На его костяшках пальцев множество мелких шрамов. На кистях рук сплошь татуировки, и они как бы не вписываются в шикарную, почти безупречную обстановку. Пользуясь случаем, я лучше осматриваю его лицо, сильную челюсть и острые скулы, замечаю несколько шрамов на лбу и еще несколько на подбородке. Наконец, я вглядываюсь в его глаза. Но не могу определить их цвет, так как он возвышается надо мной, как башня.
Паша прекращает свое занятие и взирает на меня сверху вниз. Почему у него такие грустные глаза? Я отпускаю его футболку и кладу ладонь на его предплечье. Мышцы под моими пальцами напрягаются, и я жду, что Паша отстранится, но он не двигается.
Я крепче прижимаюсь к нему и прислоняюсь к его боку, чтобы быть ближе к теплу его большого тела. До меня доносятся слабые звуки музыки. Наверное, кто-то из соседей включил телевизор слишком громко, и я, не задумываясь, напеваю в такт мелодии.
ПАВЕЛ
Ася свернулась калачиком под одеялом. Я укрыл ее еще одним, поскольку она не переставала дрожать. Она уже спит, а я все еще бодрствую, прислушиваясь к ее дыханию.
Утром она была в порядке, но после
