жизни начались какие-то тектонические процессы, последствия которых я не могу пока даже представить. Все летит в тартарары, опора под ногами ускользает. И я лечу в неизвестность, цепляясь пальцами за осколки все же рухнувшего нам на голову мира.
Машинально растираю ноющую лодыжку.
– Слушай, ну не может быть так. Обратись… Я не знаю. В службу внутренней безопасности. – Костя смотрит на меня как на дуру. – К тому же Меринову…
– Кстати, ты к нему на постоянку пошла или как?
Костик снова отворачивается, чтобы набрать воды. Сушняк мужа наталкивает на мысли, что муки совести никак не помешали ему классно погулять. Я с ума сходила, а он квасил… Сглотнув горечь, переспрашиваю:
– А что?
– Да ничего. Просто интересуюсь.
– Я у него разово убралась. Никакой постоянной работы он мне предложить не успел бы, даже если бы захотел. У нас вообще разговора не вышло.
– Ясно. Ну а как он тебе… вообще?
– Никак. Мужчина как мужчина, – отмахиваюсь. – Почему мы опять о нем говорим?
– Да потому что этот козел, как пить дать, под меня и копает.
Открыв рот, судорожно прокручиваю в голове события сегодняшнего вечера. Конечно, Меринову далеко до идеала, но и отъявленным подлецом он не выглядит. Впрочем, как показала жизнь, я не очень хорошо разбираюсь в людях.
В полнейшей растерянности жую губы.
– Ты меня прости, Вер. Я столько времени на нервах. Творю какую-то дичь. Срываюсь… – Костик зарывается пятерней в светлые волосы таким знакомым мальчишеским жестом, что у меня от нежности и сочувствия к нему перехватывает горло. – Но ты же знаешь, да, что я тебя очень люблю? Вот как увидел в первый раз, так и все.
Я тоже его люблю. Наверное, еще люблю. Но почему-то после всего, что мне довелось по его вине пережить, просто не могу это озвучить. Что-то мешает, не дает. В качестве ободряющего компромисса сжимаю его пальцы, когда он в очередной раз проносится мимо дивана.
– Одного не пойму. При чем здесь деньги.
– Деньги? – моргает Костик.
– Ну да. Деньги. На квартиру.
– На взятку отдал. Есть один тип в управе. Через которого все можно решить.
Говоря по правде, я даже не знаю, как это комментировать. Нет, конечно, если это – цена свободы, то пусть. Но все равно мне не понять, как можно что-то там повесить на человека, если он невиновен. Может быть, не зря Костик называет меня наивной дурочкой?
– Тебе дали какие-то гарантии?
– Ага. Расписку. Кровью, блядь. Не выдумывай!
Сглатываю обиду, оправдывая Костика тем, что он, взвинченный до предела, не преследовал цели меня задеть
– Я просто хочу понимать, что происходит, – развожу руками.
– Говорю же – я и сам толком не понимаю! Но ты, Вер, если Меринов вдруг предложит какую-то работу, не отказывайся, ага?
Мои глаза помимо воли округляются. Я думала, Костик мне сейчас устроит разбор полетов, и совершенно не была готова к обратному.
– Знаешь, как говорят? Держи друзей близко, а врагов еще ближе, – не то чтобы доходчиво поясняет он.
– Пр-р-ривет! Ты почему такой гр-р-рустный? Тоже боишься делать пр-р-рививку?
С улыбкой прислушиваясь к Юлькиной болтовне, добываю нам какао из автомата. Это наша с Юлькой традиция – пить какао в качестве поощрения за очередной поход в поликлинику. Должно же с этим местом быть связано хоть что-то приятное.
– Эй! Я с тобой говорю!
Отгремев, аппарат сообщает, что Несквик готов. Вынув стаканчик из держателя, иду к дочери, которая сидит, болтая ногами, на стульчике под окном и пытается вывести на разговор взрослого парня. Тот забился в угол между стеной и фикусом и, кажется, на разговор совсем не настроен. Что, впрочем, весьма характерно для подростков.
– Вот. Возьми. Осторожно только, не обожгись.
Юлька часто кивает и, в противовес моей просьбе, излишне порывисто выдергивает стакан из моих рук. Осторожно отпивает и сообщает мне громким шепотом:
– Он глухой!
Закусив губу, чтобы не рассмеяться от такой непосредственности, кошусь на парня. Долговязый, сутулый, лица не разглядеть из-за низко опущенного капюшона.
– Скорее он просто не хочет с тобой говорить.
Глазенки Юльки потрясенно округляются:
– Как папа?
Я ошарашенно замираю, хотя хотела вернуться к автомату, чтобы и себя побаловать кофейком.
– В смысле – как папа?
– Папа тоже никогда не хочет со мной разговаривать.
Слова дочери бьют меня точно в солнечное сплетение. Я откашливаюсь в надежде выиграть немного времени на ответ. Потому что, клянусь, у меня нет ни малейшей идеи, как выкрутиться. В отчаянии закусываю губу. По правде родительские обязанности даются Костику нелегко. Но он старается. И я всерьез верила, что Юлька не замечает, что он как будто через силу играет с ней, слушает ее болтовню, учит кататься на велосипеде. Словом, делает все то, от чего, как считается, любой родитель должен испытывать ничем не замутненное счастье.
– Ну что ты? Он хочет. Ручка не болит? – меняю тему на более благодарную – о том, как мужественно Юлька пережила прививку, она, страшно собой гордясь, может говорить без преувеличенья часами.
– Нет. А у тебя болит ручка? – поворачивается к парню. – Ты поэтому и молчишь? На вот, попей какао, – протягивает свой стаканчик. – И все сразу пройдет.
– Юль! – одергиваю дочку, но та только еще настырней тычет парню под нос злосчастный стакан. Мальчик отшатывается от нее как от чумной. Юлька вздрагивает. Какао льется на них обоих, оставляя на белой толстовке парня безобразные коричневые разводы. Слава богу, напиток успел остыть, и обошлось без ожогов. Но я все равно шикаю на дочь. Дескать, ну ты вообще думаешь, что делаешь?
– Прости, – несчастным голосом шепчет Юлька, норовя примирительно сунуть маленькую ручку в большую ладонь нерешительно переминающегося с ноги на ногу парня.
– Вот, возьми влажные салфетки. Если затереть, пятен не останется, – суечусь я, вынимая целую упаковку из необъятного рюкзака.
– Вера, – впервые подает голос парень. Я удивленно вскидываюсь.
– Да. Я Вера. А ты Макс? Сын Ефрема Харитоновича?
Точно он! Та же фигура, те же плечи. Та же отстраненность. Что он делает здесь один?!
Не глядя на меня, Макс кивает. При этом нервно сжимая и разжимая руки. В отчаянии прохожусь ладонью по волосам. Юлька пялится на меня, открыв рот. В
