что твоя рана заживает так хорошо. Я пыталась посмотреть, есть ли внутри пуля, но я ничего не нашла и… и я не хотела причинять тебе большую боль, поэтому я прекратила поиски и…
— Детка… — я пытаюсь поднять здоровую руку, чтобы прикоснуться к ней, но силы покидают меня, и она падает на бок.
Наоми хватает ее и прикладывает к своей мокрой щеке. — В чем дело? Тебе так больно? Что я могу сделать, чтобы тебе стало лучше?
— Поцелуй меня.
Проходит лишь доля секунды, прежде чем я чувствую ее мягкие губы на своих сухих губах. Она нежна, осторожна, как будто боится, что поцелуй убьет меня.
Может быть, умереть, целуя Наоми — это правильный путь.
Я рычу глубоко в груди, пытаясь углубить поцелуй и как следует ощутить ее вкус. Но мой рот едва шевелится. Я слишком слаб, чтобы даже поцеловать свою девочку так, как она того заслуживает.
Из меня вырывается стон, наполненный сдерживаемым гребаным разочарованием.
Наоми отстраняется и хватает мое лицо обеими своими маленькими руками, как будто она может видеть выражение моего лица в темноте. — Я сделала тебе больно?
Моя рука падает с ее лица, и я ворчу: — Нет.
Нет ничего, что я ненавижу больше, чем беспомощность. Это чертовски безумно, как человеческое тело может ослабнуть за долю секунды.
Прямо перед тем, как отправиться в лес, я пробегал более десяти миль в час и поднимал тяжести, как никто другой, но теперь я даже не могу прикоснуться к Наоми без посторонней помощи.
Эта ситуация может продолжаться до тех пор, пока я полностью не потеряю сознание. И тогда я умру.
Вода из-под крана поможет Наоми продержаться несколько недель, прежде чем она последует за мной. То есть, если ранее не заразится какой-нибудь инфекцией.
Единственный раз, когда я чувствовал себя таким беспомощным, был после несчастного случая с моими родителями. Но тогда я был мал. Это не та же самая ситуация.
— Себастьян? Ты все еще тут?
— Да, детка…
— Пожалуйста, останься со мной…
— Не… не… бойся…
— Как я могу не бояться? Я думаю, они пытаются сломить меня, и ты расплачиваешься за это только потому, что знаешь меня. Я никогда не прощу себе, если с тобой что-нибудь случится. Я просто последую за тобой, куда бы ты ни пошел.
Не надо.
Я хочу это сказать, но даже мой язык отяжелел и не может пошевелиться.
Постоянный приступ боли от раны и стук в голове не помогают мне оставаться в сознании.
Даже голос Наоми превратился в низкий гул.
Вот тогда я понимаю, что снова потеряю сознание.
Когда ее голос ясный и она зовет меня по имени, это означает, что я вернулся.
Я продолжаю то приходить в сознание, то терять его, и через некоторое время мне кажется, что я схожу с ума.
Единственное, что удерживает меня — это Наоми, ее мягкие прикосновения и успокаивающие слова.
Это прикосновение ее губ к моим, когда она заставляет меня пить воду. Это ощущение ее тела, прижатого ко мне.
Это даже низкий, навязчивый звук ее плача, когда она думает, что я без сознания.
Она не плачет, когда я достаточно вменяем, чтобы произнести пару слов тарабарщины. Она напускает на себя строгий вид и заботится обо мне, цепляясь за надежду, которой, как мне кажется, у меня больше нет. Но когда она считает, что я ухожу, она также выпускает свою безнадежную сторону. Она плачет тихо, а иногда и громко.
Потом она стучит в дверь и просит их отпустить нас. Она произносит слова на японском, которые я обычно понимаю, но у меня нет полного доступа к своему мозгу, и поэтому я слышу только страх и решимость в ее тоне.
Борьба.
Может быть, она не так безнадежна, как я, в конце концов.
Потому что на данный момент я действительно верю, что они привели нас сюда, чтобы убить.
Или убить одного из нас.
Мои бабушка и дедушка не могли быть замешаны в этом. Как бы сильно они ни хотели преподать мне урок, они не стали бы подвергать мою жизнь опасности.
Означает ли это, что меня похитили? Требовали ли они выкуп?
Если бы они это сделали, мои бабушка и дедушка уже заплатили бы. Это не обычный случай похищения. Если бы это было так, не было бы игр на выживание.
Чья-то рука мягко касается моей щеки, а на лоб кладется прохладная ткань.
— Я вытащу нас отсюда, Себастьян. Обещаю. Так что, пожалуйста… пожалуйста, держись.
Так много слов застревает у меня в горле, но единственное, что вырывается наружу — это болезненный стон.
Наоми гладит меня по щеке, как будто она точно знает, что я пытаюсь сказать.
Она чертовски сильная, моя Наоми. Она совсем одна, и все же она не ломается и не сдается. Она добросовестно промывает мою рану и заставляет меня пить воду. Она даже шепчет успокаивающие слова, чтобы удержать меня в настоящем.
Если бы ее здесь не было, я бы уже давно умер.
Статические помехи пронзают мои уши, и на секунду я думаю, что это у меня в голове, что все это плод моих воображаемых теней.
Но Наоми застывает, ее грудь задевает мою, когда она наклоняется ближе.
Голос, который я никогда не хотел слышать снова, наполняет комнату: —Пора возобновить нашу игру, не так ли, Хитори-сан?
— Чего ты хочешь? — рычит она, но ее голос слабый, усталый.
Я уверен, что она не спала уже какое-то время. Между заботой обо мне и колотьем по стенам она всегда что-то замышляет.
Недостаток пищи также способствует изменению человеческого разума. Когда тело не удовлетворяет свои потребности, мозг тоже отключается.
Тот, кто привел нас сюда, уже планировал сделать нас настолько слабыми и отчаянными, насколько это возможно.
Только тогда они раскроют то, чего хотят. Потому что они знают, что у нас не будет шанса отказаться от любого нелепого требования, которое они выдвинут.
— Полагаю, вы хотите, чтобы врач осмотрел рану квотербека? — Рен цокает. — Было бы жаль, если бы он вообще лишился руки — или жизни.
— Какого черта тебе нужно? — шипит она.
— Мы снова пойдем на риск. Я вызову квотербеку врача. В свою очередь… — его голос понижается, и весь юмор исчезает. — Ты будешь трахать меня так, как ты захочешь.
Рев клокочет в глубине моего горла, и громкое рычание срывается с моих губ. — Нет.
— О, ты еще не потерял сознание, — Рен звучит скучающим. — Это хорошее развитие событий. Ты должен посмотреть.
Низкое ворчание
