надеясь, что он не будет давить.
Он бросает на меня проницательный взгляд, но больше не спрашивает.
По дороге через стоянку он кладет руку мне на затылок.
— Мы собираемся пробыть здесь некоторое время, ожидая, пока этот байк починят. — Его голос низкий и полный предупреждения в моем ухе. — Веди себя прилично, Дикая Кошка. Ешь и держи рот на замке. Люди здесь знают, кто мы и на что мы способны. Понимаешь?
Это то же самое предупреждение, которое он дал мне перед тем, как мы вошли в гараж. Если и были какие-то сомнения в том, что мне нужно бежать, то теперь они исчезли.
Когда я отвечаю недостаточно быстро, погруженная в свои несущиеся мысли, его пальцы сжимаются.
— Ты понимаешь?
— Да, — угрюмо шиплю я, любая надежда оттащить официантку в сторону или сунуть кому-нибудь записку «помоги мне» исчезает.
— Хорошая девочка, — добавляет он нормальным, приятным голосом, обнимая меня так, как он сделал на стоянке грузовиков ранее в этот день. Я бросаю на него возмущенный взгляд и подавляю рычание себе под нос.
Когда мы входим, все поворачивают головы. Посетители и пара официанток пристально смотрят на нас, затем быстро отводят глаза. Нервозность в комнате ощутимая. Женщина за прилавком моргает, ее глаза устремляются прямо на порезы, которые носят мужчины, и ее лицо бледнеет.
Страйкер одаривает ее широкой улыбкой, и ее щеки розовеют, когда она немного расслабляется.
Как бы сильно я сейчас ни ненавидела Спайдера, я чувствую неожиданный порыв, входя в это место под руку с этим большим, татуированным, одетым в кожу байкером, на которого все остальные трепещут, глядя.
Я стряхиваю это и поворачиваюсь к нему по пути к пустому столику.
— Мне нужно в туалет, прежде чем мы сядем, пожалуйста.
Он раздраженно качает головой. — Страйкер, закажи мне тарелку, хорошо? Я вернусь, — он жестом приглашает меня следовать за ним по коридору в задней части помещения.
У входа в холл рука Спайдера сжимается у меня на затылке. — Не бери в голову никаких идей, — рычит он низким голосом мне на ухо.
— Что? — я смотрю на него снизу-вверх.
— У тебя есть отвратительная привычка при первой же возможности затевать что-то нехорошее. Я не спущу с тебя глаз, — он указывает на дверь в конце коридора, на которой висит табличка «Женский туалет».
Его намерения сразу становятся ясны.
У меня отвисает челюсть, и я поворачиваюсь к нему. — Ты ни за что не сделаешь это. Ты не пойдешь туда со мной, Спайдер, — шиплю я.
По коридору проходят посетители, любой из которых мог бы увидеть, как он входит или выходит из женского туалета со мной. Это не стоянка грузовиков, это место, куда семьи приходят поесть. Это не пройдет хорошо.
Оглянувшись на главную комнату, вероятно, чтобы убедиться, что поблизости нет никого, кто мог бы его услышать, он ведет меня почти до двери в туалет, куда не проникает свет из главной комнаты. Затем Спайдер обхватывает рукой мое горло и прижимается ртом к моему уху. Его голос — опасный гул.
— Слушай сюда, ты, вероломная маленькая воровка. Я же говорил тебе, что уединение — это не твое право. Это привилегия, которую ты не заслужила. Если я захочу стоять над тобой и смотреть, как ты мочишься, я это сделаю, и ты сделаешь так, как тебе, блядь, сказали.
Это не первый раз, когда он говорит мне что-то подобное. Его гнев врывается в меня, горячий и обжигающий. Эти слова или, может быть, ощущение его руки на моем горле — сокрушительное напоминание о том, что я потеряла. У меня нет ни личной жизни, ни прав. Я снова заключенный, точно такой же, каким была в Колонии, и он совершенно готов обращаться со мной, если уж на то пошло, гораздо больше как с пойманным в ловушку имуществом, чем когда-либо делали пасторы.
Не в первый раз я чувствую, что отключаюсь, руки опускаются, дыхание учащается. Мозг пытается отступить туда, где из меня ушла вся борьба, делая меня опасно слабой и совершенно беспомощной.
Я снова робот-колонист, без голоса, совершенно неподвластный сопротивлению.
Его рука на моем горле сжимается сильнее. — Ты меня понимаешь? — шипит он.
Угроза в его голосе разжигает панику и каким-то образом разрушает чары, под которые я, кажется, попала. Тяжело дыша, я закрываю глаза и возвращаюсь в настоящее.
— Да, — огрызаюсь я, борясь с рефлекторным желанием назвать его «сэр».
— Посмотри на меня, — приказывает он.
Но мои глаза не тянутся к его. Я не могу заставить их подняться с пола.
Он рычит и хватает меня за челюсть, поворачивает и прижимает меня к стене так сильно, что я задыхаюсь.
— Спайдер, подожди…
Прежде чем я успеваю вымолвить еще хоть слово, его губы завладевают моими.
Унижение пронизывает меня насквозь. Я не могу поверить, что он целует меня вот так прямо посреди ресторана, сюда может вернуться кто угодно в любой момент.
Всю свою жизнь меня учили, что такого рода привязанность предназначена только для мужа и жены, но также и тому, что даже между ними это должно происходить строго за закрытыми дверями. В Колонии незамужнюю женщину, уличенную в таких распутных действиях, как это, выставили бы голой по улицам, публично выпороли и заклеймили бы шлюхой.
Потрясенная, с ослабевшими коленями, я хватаюсь за его порез спереди. Низкое рычание удовольствия вырывается из него. Крепко прижимаясь ко мне, он одной рукой зажимает мои запястья между нами, а другой сжимает мои волосы. Он наклоняет мою голову так, как ему нравится, в то время как его рот раскрывает мой, требуя.
Страх и стыд пронзают меня, и все же, когда губы Спайдера пожирают мои, по моим венам также пробегает дрожь, заставляя мою кровь кипеть. Никогда в своей жизни я бы не представила себя, дочь пастора, которая должна была стать вершиной чистоты и добродетели, целуемой до безумия в задней части ресторана этим диким и опасным мужчиной.
Это безумие, совершенно нелепо, но, несмотря на все, что произошло между нами, все мое тело горит. Зажатая между стеной и его мощным телом, жар его поцелуя заставляет меня чувствовать головокружение, пока мои руки не перестают давить на его грудь и вместо этого сжимают переднюю часть его пореза, сжимая кожу, как будто он воздух, а я изголодалась по кислороду.
От него исходит глубокий гул, полный одобрения. Мои чувства
