Да – да. Нет – нет. Что может быть проще, если ты, конечно, не мазохист?
– С тех пор как мне позвонили из клиники с вопросом, собираюсь ли я продлевать договор хранения эмбрионов, я думаю об этом постоянно.
Профиль Мира каменеет. Ленивым движением кисти он включает поворотник, неспешно сворачивает к обочине, плавно паркуется. И поворачивается ко мне, сведя брови в линию.
– Господи, ты даже не помнишь…
– Ну, почему? Сейчас что-то такое припоминаю.
Не знаю, почему не нахожу этому ни одного внятного объяснения, но меня начинает немилосердно трясти. Внутри от пищевода к горлу будто поднимается кипящая лава, выжигая душу. Я как вулкан, который вот-вот рванет. И ведь, наверное, этому были какие-то предпосылки. Внутри все это время нагнеталось сильное напряжение, которое я почему-то не замечала, несмотря на усиливающийся накал.
Бабы все-таки дуры. Мужики ко всему относятся легче. Или это я такая непроходимая идиотка?
Мир вскидывает руку, сверяясь с часами, о стоимости которых я могу лишь догадываться.
– Ч-черт. Десять лет прошло, да, малышка?
– Не называй меня так, пожалуйста.
– Почему? Ты не подросла, – улыбается.
Впрочем, своими улыбочками Мир меня не обманет – я слишком хорошо его знаю, чтобы не понимать, что мысленно он уже не со мной, а та легкость, которую он сейчас демонстрирует – просто прикрытие для более глубокого мыслительного процесса.
– Когда это было?
– Что?
– Когда с тобой связались?
– Пару дней назад. Тебя они тоже искали, но ты сменил номер и не отвечаешь на письма.
Мы правда это обсуждаем. Прямо сейчас…
Ну, а зачем ему отвечать, да? У него же все хорошо.
И я рада. Я рада, господи. Но почему это настолько невыносимо?
– Я выйду здесь. Мне… Мне надо.
Вываливаюсь из машины прежде, чем Мир успевает этому помешать. Лава внутри устремляется к жерлу. Меня сейчас просто стошнит. Своей глупостью, болью, идиотскими совершенно надеждами. А-а-а-а!
– Да стой ты! Мы не договорили.
Останавливаюсь резко, так что задники кроссовок едва не высекают искры из тротуарной плитки. Мы в черте города. Тот нависает со всех сторон высотками, забивается в легкие ароматом гудрона, смрадом выхлопных газов и как будто только и ждет, когда можно будет тебя пережевать и выплюнуть. Мне кажется, я только поэтому чего-то и достигла в жизни. Потому что боялась, что он меня проглотит, и не подавится… И ничто меня не сломило – ни безденежье, ни одиночество. Был какой-то энтузиазм. А сейчас ничего не осталось.
– Н-не трогай меня. Не о чем нам говорить.
– Класс. Да погоди ты, ну!
Мир хватает меня, разворачивает волчком. И я его со всей дури толкаю в грудь.
– Только дураки живут прошлым, – рычит он, перехватывая мою руку. – Я в чем перед тобой виноват?
– Ни в чем!
– Черта с два. Иначе ты бы этот цирк не устраивала.
– С ним очень легко покончить. Просто отпусти меня, – цежу, вырывая руку.
– Блядь! Поверить не могу. Просто гребаное дежавю. Вик, ну ты же не думала, что я буду ждать, когда ты одумаешься?
– Конечно, нет.
– А кажется, будто именно на это ты и надеялась. Ну как так? Что у тебя в голове, Вика-а-а? Я же мужик. Так не бывает…
Прямо сейчас я готова в это поверить. Ровно так, как готова признать и то, что в его словах имеется доля правды. Надеюсь, меня как-то оправдывает тот факт, что я ждала от Мира какого-то шага, сама того не осознавая. Иначе он прав. Это клиника.
– Я понимаю. Просто не вижу смысла продолжать наш разговор, – разъясняю свою позицию, добавив примирительных интонаций голосу.
– Почему? Нам как минимум нужно решить, что делать с эмбрионами.
Он, конечно же, прав. Но вернуться в машину я не могу. Слишком тесно мне с ним в замкнутом пространстве салона. Так тесно, что нечем дышать.
– Не против, если мы пройдемся?
– В такую холодрыгу? – морщится, оглядываясь по сторонам. А ведь и правда ужасно холодно. Изо рта вырываются клубы пара, добавляя киношности происходящему.
– Это не займет много времени, Мир. Вряд ли ты захочешь, чтобы я от тебя родила, тогда что тут обсуждать?
– Может, то, что это твой единственный шанс? Или за это время что-то изменилось? – сощуривается, пристально вглядываясь в мой профиль. Я так и не нашла в себе сил взглянуть на него прямо.
– Нет. Все по-прежнему. Надо было все-таки замораживать яйцеклетку.
– Да. Надо было, – соглашается Мир, сдирая струпья с ран и щедро посыпая их солью. Он во всем такой. Уж если за что берется, то с душой. Если любит – так на разрыв. Если служит – так честь по чести. А если рвет – так навсегда. Я что, и правда думала, что со мной будет иначе?
– Ну, знал бы, где упадешь, Мир… Ладно, я тебя поняла. Ты езжай, за меня не волнуйся. Здесь метро вон. И до дома моего по прямой ветке.
– Да ты просто святая. Хорошо придумала. Так сподручней, да? Сделать меня виноватым.
– Виноватым в чем?
– В бездетности твоей, в чем же еще? Это же я настоял на заморозке эмбрионов. А теперь, зверь такой, не даю тебе их использовать.
– Да я и сама не хочу. Не переживай, Мир. Все нормально, – нахожу в себе силы ответить. – Просто этот звонок немного всколыхнул давно осевшую муть. Переживу. Не бери в голову, – усмехаюсь, если и покривив душой, то не сильно, так, самую малость. – Прощай!
Пафосно? Может быть. Но я не хочу продолжения, и лучше сразу все по местам расставить. Сквозняки на входе в метро заставляют поежиться. Турникет, эскалатор, толпа, в которой одиночество ощущается как нельзя остро. На телефоне не отвеченное сообщение от Валеры. Пишет, что придет ближе к восьми. Возможно, его общество могло бы поднять настроение, но сейчас мне лучше побыть одной, чтобы переварить случившееся. Возможно, даже отгоревать по новой. Набираю короткое «Не сегодня» и возвращаю телефон в сумку.
К дому подхожу, продрогнув до костей. Осень хоть и теплая, но ночью температура значительно падает.
– Ну и где тебя носит? Почему ты пешком? Опять Фордик не завелся? Говорил же, давай возьмем нормальную тачку… – Валера проступает из темноты, прижимая меня к своему боку: – Привет.
Послушно чмокаю его в ответ.
