Занимаясь воспитанием Долли, Элизабет немного оттаяла; она просто не могла оставаться сдержанной и отчужденной при виде перипетий детской жизни – от ушибов и порезов до смерти любимой канарейки. Иной раз приходилось смеяться, другой – скрывать слезы. Долли была поистине сокровищем для матери.
Она совсем не помнила Анну, бабушку называла мамой, Александра, смущенно, – папой, хотя Элизабет подозревала, что где-то в отдаленном уголке памяти девочки гнездятся воспоминания о первых годах жизни, проведенных с Анной. Долли выдавала себя, изредка узнавая Пиони, с которой встречалась крайне редко.
Самым досадным было то обстоятельство, что отправлять Долли в городскую школу не следовало ни в коем случае. Появись она там, кто-нибудь из мстительных, жестоких или просто неумных детей непременно рассказал бы ей о настоящей матери и неизвестном отце. Поэтому обучением внучки пока что занималась Элизабет. С семи лет было решено поручить ее заботам гувернантки. «Какими бы ни были наши дети и внуки, – думала Элизабет, – мы никогда не сможем отдать их в обычную школу. Трагедия. Даже Долли унаследовала клеймо Кинроссов, с толпой ей уже не слиться».
Мысли о настоящих родителях девочки не давали покоя Элизабет, она изводила себя вопросами, на которые не могли ответить Руби и Александр. В каком возрасте девочка уже будет способна перенести такое чудовищное потрясение? До половой зрелости или после? Здравый смысл подсказывал, что Долли перепугается в любом случае. А если не просто испугается? Если ложно истолкует объяснения взрослых? Ну как объяснить милой, доброй девчушке, что ее мать – помешанная, ставшая жертвой чудовища в облике мужчины? Тогда придется рассказывать и об ужасной смерти отца Долли, и о том, что Яшму повесили за это. Долгие ночи Элизабет обливала подушку слезами, вертелась с боку на бок, гадала и прикидывала, когда, где, как сообщить Долли то, что она должна узнать прежде, чем ее поставит в известность жестокий мир. Но Элизабет ничего не могла придумать и поэтому продолжала любить внучку, строить фундамент надежной и беззаветной любви, которая поддержит Долли в страшную минуту. И Александр, к счастью, заботился о внучке, проявляя больше терпения и общительности, чем с дочерьми, даже с Нелл. Нелл… Одинокая юная женщина, стойкая, смелая, иногда безжалостная. Мужчинам в ее жизни нет места! Если она не корпит над учебниками и не отражает язвительные шпильки преподавателей, то следит за тем, как ухаживают за Анной. Элизабет страдала, но сознавала, что Нелл в глубине души презирает ее за эти страдания. Быть Александром – одно дело, но женщине его судьбу не повторить. «О, Нелл, опомнись, найди свое счастье, пока не поздно!»
Думать об Анне было и вовсе невыносимо. Когда Нелл запретила матери бывать в доме на Глиб-Пойнт-роуд, Элизабет попыталась было протестовать, но натолкнулась на стальную непреклонность Александра. Еще одна проигранная битва. Вся ее жизнь с Александром – цепь поражений. Но на этот раз унижение усугубляла постыдная тайная радость, вызванная запретом.
Каких трудов стоило Элизабет сдержать ликование при мысли, что больше ей не придется видеться с Анной! И вместе с тем было горько признавать, что ей, Элизабет, всегда недоставало внутренней силы.
К ужину Элизабет спустилась раньше Александра, чтобы убедиться, что стол сервировали так, как приказал он. Когда они ужинали вдвоем или вместе с Руби, переодеваться никто не удосуживался, но сегодня в гостях у них была Констанс, ждали еще Суна и Руби, поэтому Элизабет принарядилась. Однако новое платье оставило ее равнодушной: в шкафах висели десятки новых туалетов в пастельных тонах, из которых она наобум выбрала серый креп и надела к нему украшения с сапфирами и бриллиантами.
Одним из последних новшеств в доме стал электрический звонок, который подавал сигналы, когда вагон подъемника достигал верхней площадки. Обычно Александр сам открывал дверь, но сегодня что-то помешало ему. Элизабет встала на пороге, глядя, как приближаются Руби, Сун, а за ними еще кто-то. И вдруг таинственный гость выступил вперед, устремив на нее взгляд невидящих глаз. Ли. В такие минуты – а случались ли в ее жизни минуты, подобные этой? – лишь многолетняя выучка помогала Элизабет сохранить самообладание, вежливую улыбку на лице, царственную осанку. И все-таки она чуть не выдала себя; под тонкой маской эмоции клубились, как гигантское пылевое облако над каменоломнями, бурлили, как водоворот. Элизабет понимала: стоит ей сдвинуться с места – и она пошатнется, ноги не удержат ее. Поэтому она оставалась абсолютно неподвижной, машинально приветствуя гостя, произнося какие-то незначительные слова, пропуская его в дом, к Александру, который как раз спустился по лестнице. Элизабет умышленно задержалась у двери, обмениваясь любезностями с Суном и Руби. И только когда гости обступили ее мужа, она отважилась сделать шаг. Одной ногой, другой, левой-правой – к счастью, ноги все-таки держали ее.
Элизабет была безмерна благодарна мужу за то, что он усадил ее с той же стороны стола, что и Ли, но не рядом с ним; за ужином она беседовала только с сидящей напротив Руби, которая болтала без умолку и никак не могла нарадоваться приезду сына. Элизабет оставалось лишь время от времени подогревать пыл собеседницы вопросами, односложными ответами и невнятными восклицаниями. Чуткая Констанс Дьюи тоже не стала перебивать счастливую мать.
Руби щебетала, Констанс старательно слушала, а Элизабет пыталась примириться с мыслью, что она отчаянно и безнадежно влюблена в Ли Коствена. Раньше она была уверена, что испытывает к нему всего-навсего легкий интерес, не заслуживающий внимания. Всем людям свойственно увлекаться – чем она хуже? Но, увидев Ли после семилетней разлуки, Элизабет наконец разобралась в своих чувствах. Ли оказался тем единственным мужчиной, которого она выбрала бы в мужья, если бы ей позволили. Но если бы она не вышла за Александра, то никогда не встретила бы Ли. О, как жестока жизнь! Ли – ее половинка, ее единственный.
Даже после ужина, в гостиной, когда Ли сел поодаль и словно отгородился от всех, Элизабет боролась со смятением и понимала, что ей не на что надеяться – с какой стати? Слава богу, Ли она совершенно безразлична. Вот в чем ее спасение. Будь их любовь взаимна, это означало бы крушение миров. Но почему Руби заиграла Шопена, да еще самые печальные, изощренно-тоскливые пьесы? И с такой легкостью и воодушевлением, несмотря на обострившийся артрит? Каждая нота пронзала Элизабет навылет; ей казалось, что она превратилась в облако или в огромную каплю воды. «Вода… Свою судьбу я встретила у Заводи и целых пятнадцать лет не подозревала об этом. Через год мне будет сорок, а Ли – все тот же юноша, любитель приключений и путешествий. Александр притащил его домой, надеясь, что он заменит нам сыновей, которых я не смогла родить, и Ли повиновался из чувства долга. Ко мне он не испытывает ровным счетом ничего, но ему в тягость быть здесь».
