— Ирония судьбы, не так ли? Всю жизнь я создавал то, что чуть не убило меня.
А потом у него на глазах появились слезы, не из жалости к самому себе, а потому, как он потом объяснил, что он чуть не погубил их жизни. Ноэль ехал сказать, что для него их любовь, их дети и их жизнь были самым главным. У него было даже больше, чем заслуживал человек, — успех, любовь, счастье, и после визита в Меддокский благотворительный приют он окончательно понял, что его происхождение и прошлое больше не имеют значения.
— Важно настоящее и наше будущее, — сказал он тогда, его темно-серые глаза требовали от нее понимания.
— А как же место председателя в «Грейт Лейкс Моторс»? Я тебя слишком хорошо знаю, Ноэль. Ничто не может убить твое честолюбие.
— Честолюбие — часть меня самого, это уже внутри, Пич, но сейчас я знаю, как управлять им. Ты увидишь, «Курмон» станет великой автомобильной компанией Европы — и однажды наши престижные автомобили будут самыми популярными на американском рынке. Я сыграю свою игру здесь, Пич, — если ты останешься со мной.
Когда автомобиль свернул с пыльной белой дороги во двор, ребенок на ее руках, одетый в простое белое платьице, украшенное кружевом, зевнул и сонно потянулся. Ноэль и Пич улыбнулись друг другу, вспомнив ее громкие протестующие крики в церкви. Пич подождала, пока Ноэль справится со своими костылями, выходя из машины, — он не признавал ничьей помощи. Она знала, что день крещения его трехмесячной дочери был выбран им как рубеж, когда он должен встать на ноги. Никаких больше колясок, никаких страхов, что ноги не будут слушаться, никаких предметов, напоминающих о болезни.
Пич вспомнила, как с выражением стыда на лице она вытащила свою старую фотографию, где была снята в ужасных подпорках. Она подумала, что, может быть, ее признание поможет ему пройти через бесконечные операции, дни, когда он лежал в гипсе на вытяжке, испытывая жуткие приступы боли и отчаяния.
— Я никогда не рассказывала тебе раньше, — прошептала она, — потому что я так ненавидела себя за то, что не такая, как все. Я ни с кем не общалась, стыдясь этих уродливых стальных подпорок. Я боялась, что, если расскажу тебе об этом, ты будешь считать меня жуткой, уродливой… именно так я когда-то думала о себе. Но я победила болезнь, Ноэль, и ты сделаешь точно так же… Я знаю, так и будет.
Он обнял ее, улыбнувшись наивности ее слов.
— Какая бы ты ни была, я все равно люблю тебя, — сказал Ноэль, целуя ее.
Пройдет еще немало времени, пока Ноэль станет опять таким, каким был раньше. А ее фотография в красивой рамке сейчас стояла на камине рядом с боксерским кубком Ноэля с гордой надписью: «Ноэль Мэддокс, чемпион юниоров по боксу. Мэддокский благотворительный приют. 1946 г.».
На крестины собралась вся семья. Шестнадцатилетний Вил, выглядевший совсем взрослым и присматривающий за маленьким Чарльзом. Джим, Жерар и Эмилия, Лоис и Ферди, Леонора, даже Жан-Поль приехал из Бразилии, и Пич надеялась, что, может быть, на этот раз Леонора и он пойдут дальше простой дружбы, они ведь так подходили друг другу. Друзья и деревенские жители собрались на террасе, а две кошки с высокомерным видом восседали на балюстраде, похожие на египетские статуи.
Ноэль подумал, оглядывая собравшихся, когда пробки шампанского захлопали и стали наполняться бокалы, что это было настоящее семейное торжество, и на этот раз эта семья была его собственной. Он не сожалел о потерянном президентстве в Детройте. Для него все встало на свои места. Наконец-то семья вышла для него на первое место.
Пич подняла бокал, нежно улыбаясь Ноэлю, семье, друзьям.
— За Леони, — произнесла она отчетливо.
— За Леони, — откликнулись остальные, улыбаясь малышке, которая широко раскрыла свои янтарные глазки, как бы удивленно откликаясь на свое имя.
Но была и другая Леони, память о которой они хранили в своих сердцах и которую не забудут никогда.
