– Откуда же у человека может быть столько денег, что он богаче самого царя? – наивно вопросила Феодосья.
– Лучше нам этого не знать, дорогой брат. Крепче спать будем.
– Верно, – согласилась Феодосья. – Что нам в чужой мошне золото считать? Но то, что он богат, как Соломон, вне сомнения. Ежели бы ты зрил его палаты! Сказочные чертоги! Слава Богу, я к вещной роскоши равнодушен, а то бы не уснуть неделю. Меня не роскошь поразила, а диковины и инженерные новины.
– Что там было такого дивного? – с интересом вопросил Ворсонофий.
– Книги какие! – восторженно произнесла Феодосья. – Если бы ты видел эльзевиры!
– У самого Эльзевира напечатаны или списки?
– Какие списки?! Никаких копий! У Соколова все подлинное, единственное в своем роде. Ворсонофий, в библиотеке его бысть Библия, напечатанная в 1462 году! А если бы ты мог зрить альбом архитектурных проектов… Итальянские чертежные гравюры дворцов, раскрашенные в райские цвета. На земле я таких цветов не видел! Ворсонофий, наверное, море-окиян такого цвета и живущие в нем земчузные раковины. А в одной палате к потолку подвешены хрустальные круглые сосуды, в коих плавают золотые пучеглазые рыбы!
Мысли Феодосии скакали, как блохи.
– Живые рыбы подвешены к потолку? – не поверил Ворсонофий. – Фу-ты ну-ты. Тебе не приблазилось? Может, Андрей Митрофаныч опоил тебя зелейной отравой?
Если бы отравой! Если бы дурманными травами! Если бы все это Феодосье привиделось от дьявольского табака! Но это была реальность. Оказывается, некоторые московиты живут в сказке.
Феодосье, выросшей в семье богатейшего тотемского солепромышленника Извары Строганова, и в голову не приходило, в какой свет она попадет, дойдя пешим ходом до Земляного города, где стояли палаты Соколова. Но уже от одного взгляда на хоромы из белого камня в чужеземном стиле она оробела. Палаты были четырехэтажные! Их облик показался Феодосье неуловимо знакомым.
– Флоренция, – опамятовалась она. – Флорентийский стиль.
Прохожие видели монаха, долго глядевшего на дворец с другой стороны переулка.
– Зришь, божий человек, какие хоромы можно отмахать с помощью Господа? – сказал Феодосье случившийся под забором похмельный бродяга. – Надо только не грешить, чаще молиться и жить в скромности. И фортуна сама тебя найдет.
Подзаборник пьяно засмеялся.
Далее Феодосья услышала бормотанье, в котором разобрала только словеса «рог изобилия» и «в нужное время в нужном месте». Она осторожно отошла в сторону и вновь вперила взгляд в хоромы. Епанча, или, как выразился бы старший чертежный дьяк Макарий, крыша, была из начищенной докрасна меди, но местами отливала бирюзой. Весь дом сложен из белого камня, скрепленного между собой частыми коваными скобами. По второму этажу тянулась целая галерея подвесных гляделен. «Ложи», – сказал бы об них Макарий. «Балконы», – выразился бы знаток римского домостроения отец Логгин. Глядельни застеклены муранскими стеклами в свинцовых переплетах. Никаких тебе дубовых, а то и сосновых венцов с паклей, деревянных наличников или ставен. Ставни были тоже медными!
– Сколько же медных денег нужно переплавить для такого количества купрума? – пробормотала Феодосья.
Но забыла об меди, когда раскрылись металлические ворота и из них выехала карета с колесами…
– Не может сего быть! – промолвила Феодосья. – Ступицы из серебра? Из чистого аргентума?
Могло, могло сие быть. Феодосья не ошиблась. Ей же ей, колеса были обиты серебром.
Когда Соколов только завел эдакую вопиющую повозку, подлые завистники понаушничали об том царю, тишайшему и скромнейшему Алексею Михайловичу. Царь пришел в гнев. И, едва сдерживая себя в порыве торжества справедливости, на заседании думы вопросил кравчего:
– Уж даже вороны московские каркают, что колеса у твоего возка серебряные, а кони подкованы золотыми подковами, коих даже у царя нет.
И Алексей Михайлович поднял сафьяновый сапог и театрально осмотрел его копытце.
Бояре, стоявшие вдоль стен палаты, дружно засмеялись шутке.
– Не перегибаешь ли палку в роскошестве, Андрей Митрофанович?
Думцы затихли в радостном предвкушении расправы над вором Андрюшкой. Но не тут-то было!
– Мне самому, светозарный государь наш Алексей Михайлович, противны сии серебряные излишества, – смиренно признался Соколов. – Но предстоит мне унылая посольская в Венецию за винами для народных гуляний москвичей. И пришлось украсить карету на последние деньги, дабы показать гнилым венецианским католикам, как живут подданные отца нашего, православного русского государя! Я до роскошеств небольшой охотник, могу и в валенках ходить. Но не имею права давать повода к подозрениям венецианских князишек, что в Руси народ беден. А тем воронам, которые накаркали на слугу вашего наветы, я бы посоветовал меньше сорить средства на кутежи и полюбовниц. Тогда и денег будет вдостать, потому что при том корме, который назначает нам отец наш Алексей Михайлович, стыдно бродить в Кремль в вонючих от старости кафтанах! Али мало вам того, что назначил в корм царь наш?! Мне лично на все хватает – грех плакаться. Тем более что аз дурными роскошествами не страдаю, по характеру постник и затворник. Поэтому с одного государственного корма прилично одеваюсь и содержу сбрую. Меня гниль чужеземная фряжская не упрекнет, что темен, как таежный медведь. Слава Богу, под правлением Алексея Михайловича есть возможность жить в России сообразно достижениям нашей эпохи!
И Соколов нижайше поклонился Государю.
– В самом деле, не в лаптях же ехать в Венецию думному боярину государства российского? – вопросил Алексей Михайлович. – Чай, он представитель всего нашего образа жизни. Андрей Митрофанович, ты потом напомни в финансовом приказе, чтоб перед поездкой в Венецию выдали тебе крест с рубином «Грааль» и кинжал «Мустафа». Да серебряной утвари возьми в качестве подарочных поминков дрищавым республиканцам. Благословляю на вояж!
Соколов стремительно подлетел к трону и поцеловал все, что успел, – перстень Алексея Михайловича, рукав его кафтана, поручень кресла.
– Выкрутился… – зашептались в толпе, исподлобья глядя на Соколова. – Ах, бес! Ровно налим склизский вывернулся.
С той поры Соколов совсем страх потерял. Бороду урезал до неприличия. Кафтан носил такой короткий, что видны были ноги! В рукава вставлял бабьи кружева. В очках по Москве ездил! Не в Кремль, конечно, а в Гостиный двор, в феатр, к восточным плясавицам и в тайную кофейню, где подавали кофе с корицей и ромом.
Вот эта самая повозка, предмет неудавшегося навета на Соколова, и выкатила из ворот. Впрочем, хозяина в ней не было. Он пил утрешний кофе, напевая польские песенки.
