сколоченном шкафчике из досок привезенные продукты — мешочки крупы и специй, сухое молоко, фляжки оливкового масла и плодовых сиропов, хлебцы, сушеные овощи и грибы, фасоль, сахар, баночки с медом, изюмом и курагой.
— Ты здесь вообще ничего не ешь? — спросила она, окинув взглядом подобие кухонного уголка. — Одни канистры с водой да чай…
— Почему, немного ем, — возразил Айвар. — Но у меня часто болит живот, к тому же всегда может вывернуть наизнанку. Один раз я всего-то напился незнакомого ягодного настоя, так ковер потом выглядел так, будто я тут кого-то зарезал.
Он едва не усмехнулся, но этот порыв тут же развеялся.
— Ладно, теперь буду тебя кормить, — хмуро ответила Налия. — И эту дурь ты у меня бросишь, не отвертишься. Витамины нужны, рыбий жир, что тут еще можно достать, не знаю… Ты лучше приляг, а я пока разожгу угли в этом агрегате, — она показала на керамическую жаровню, — и приготовлю что-нибудь, хотя бы жареного хлеба с луком. Тебе надо поесть.
— Спасибо, — коротко отозвался муж. Пока Налия возилась с жаровней и заваривала имбирный чай, он разобрал второй баул. Помимо скромного запаса одежды и средств гигиены, там были незнакомые ему вещи: полотенца с бахромой, скатерть, салфетки, расшитые пестрой гладью. На дне Айвар нашел мужскую рубашку нарядного мандаринового цвета и невольно улыбнулся.
— Это я выкраивала момент, чтобы успокоить нервы и заодно сотворить что-нибудь нам с тобой на будущее, — пояснила жена, ставя сковородку с ломтиками хлеба на столик. — Правда, это уже звучит не вполне уместно, но без подарка я возвращаться не привыкла, так что носи, как говорится, на здоровье. Оно тебе сейчас понадобится. И вот еще что…
Айвар пододвинул стул к столику и увидел в неровном свете керосиновой лампы и слабом отблеске углей мрачное обветренное лицо супруги.
— Никогда не спрашивай меня про эти два года, — тихо произнесла Налия. — Мы с тобой всегда были откровенны друг с другом, но это я не могу обсуждать ни с кем. Нет, не подумай, никто меня не бил и не пытал, самое страшное происходило внутри, в душе. Только с того не легче. Поверь на слово и не принуждай меня еще раз это переживать в памяти.
— Я даже и не собирался, — невозмутимо сказал муж, отпив горячего целебного настоя и принимаясь за хлеб. — Спасибо за ужин и за подарки.
Когда Айвар принял таблетки и умылся, Налия, ополоснув посуду кипятком, сказала:
— Пожалуйста, попроси кого-нибудь здесь сколотить ширму, хоть самую простую. Нас теперь тут двое в одной комнате, а я же все-таки женщина, сам понимаешь.
— Чего же не понимать, — ответил он, пока расстилал постель. — Но просить никого не надо, я сам справлюсь. У меня руки всегда росли из нужного места, даже сейчас пока не подводят.
Налия переоделась в привезенную с собой полотняную сорочку и повязала голову белой косынкой, затем присела на постель и сказала:
— Ты завтра собирался на работу?
— Нет, у меня выходной, я в этот день обычно езжу в Семеру. Давай вместе, старики будут счастливы. Они тебя так ждут!
— Я завтра поеду одна, — безапелляционно заявила Налия. — Во-первых, ты представляешь, что встретят они меня не с похвалами, разговор будет тяжелый и я должна через это пройти сама. А во-вторых, тебе нужно в конце концов немного отдохнуть. Посмотри на себя, ты же скоро надорвешься, или того хуже — в аварию попадешь.
Айвар посмотрел на жену как-то туманно и наконец сказал:
— Налия, решай сама, конечно. Они тебя встретят с радостью, просто за то, что ты жива, но я все понимаю и не стану тебя смущать.
— Не обижайся, — поспешно сказала Налия и впервые осторожно погладила его по плечу. — Ближе тебя у них сейчас никого нет, они только благодаря тебе еще держатся. Но мне нужно сказать им очень нелегкие, даже неприглядные вещи, и поверь, это не для твоего слуха. А кроме того, тебе тоже надо побыть одному, без стариков, без больных, без наркотического забытья! Ты попробуешь и сам поймешь.
— Звучит соблазнительно, но боюсь, что я уже утратил вкус к чему-то новому… Ладно, поезжай, только не забудь еще набрать воды, она всегда очень быстро уходит.
Налия посмотрела на него озадаченно.
— Господи, Айвар, ты меня держишь за бытового инвалида? Я отлично знаю, что такое жизнь в африканском захолустье. Так что не беспокойся, наша с тобой любовная лодка об это не разобьется. Кашу я тебе с утра оставлю, поешь, когда выспишься. Днем, если захочется, еще чего-нибудь перехватишь, а потом я вернусь, наведу порядок и пообедаем как следует.
— Налия, а на руках ты меня еще не собралась носить? — прервал ее Айвар, нахмурившись. — Я здесь как-то жил и сам справлялся, так что не надо разговаривать со мной как с ребенком или совсем безнадежным, у которого все потребности сводятся к еде.
— А что тут такого? Тебе надо есть, иначе организм с этой дрянью не справится. Айвар, жизнь — это не только борьба, странствия и стихи, но и еда, и рынок, и цирюльня, и баня, и еще много всяких приземленных вещей. Ты разве не этому учил своих больных?
Айвар, ничего не ответив, лег и очень скоро впал в забытье. То, что они за весь вечер не обменялись с женой ни одним нежным словом или лаской, не казалось ему странным. В конце концов Налию тоже можно понять: она рассчитывала вернуться домой к надежному мужу и мирной жизни, которую еще не поздно было выправить, а не к выжженному полю.
Он не знал, что жена долго не могла уснуть, с тревогой слушала его неровное дыхание и время от времени повторяла шепотом: «Что же ты наделал, бедный мой, что же ты наделал…»
Порой она бережно дотрагивалась до его плеч, перебирала волосы, в которых все скорее прибавлялась седина, утирала капли испарины под воротом рубашки.
На рассвете, когда Айвар проснулся, Налия поначалу пришла в ужас. Это скорее напоминало переход из обморока в сумеречное состояние. Его открытые глаза словно ничего вокруг не узнавали, дыхание было прерывистым, он бессмысленно подергивал плечами и коленями, челюсти издавали жуткое лязганье. На миг женщине показалось, что он уже не вернется из этого искаженного темного зазеркалья, но затем в его движениях появилась какая-то осмысленность, и поняв, что он хотел, Налия дала ему таблетки и обильного питья. После этого Айвар стал дышать легче и взгляд понемногу прояснился, хотя равновесие ему было трудно удерживать. Кое-как он встал с
