— Знаешь, что сейчас девкам надо? Бабла. И точка. Я — между нами, совсем не Аполлон, — имею всех, кого хочу! Недавно тут одна меня отписала на коктейле, так потом сама перезвонила. Да, да, старик, именно так! Видать, узнала, сколько я стою, и решила вернуться. Дорого она заплатила за свое упрямство! Как же я унижал ее! Не буду рассказывать.
— Да, не стоит, — тихо, но твердо сказал Филипп.
— Я проделывал с ней самые что ни на есть гадкие штуки, а она все глотала! В прямом смысле глотала…
Филипп жестом попросил его не развивать тему, и Жаба явно расстроился. Его короткие жирные пальчики нервно застучали по скатерти.
— Все они сучки, говорю тебе. Кстати, должен признаться, я теперь уже луплю их как сидоровых коз.
— Тебе не стыдно?
— Нисколько: плачу им сторицей. Но где застрял этот лакей? Забыл про нас, что ли?
Жаба взглянул на часы — большой золотой «Ролекс», нарочито выставив его на всеобщее обозрение.
— Шикарные часы, — заметил Филипп.
— Бабло всех заводит, поверь. Ты еще и пальцем не пошевелил, а девки уже ложатся. А как твоя сексуальная жизнь?
— Not your business[130].
— Никогда не понимал тебя! Ты мог бы иметь их всех — и никогда этим не пользуешься! На фига тебе вечно искать вчерашний день? Ну вот скажи!
Официант поставил перед ними блюдо, с ученым видом начал перечислять ингредиенты, полузакрыв глаза. Жаба, махнув рукой, оборвал его. Тот покорно удалился.
— Ну, скажем, это интереснее, чем искать сегодняшний…
— И в работе так же, не могу понять, с какой стати ты отошел от дел. Столько бабла зарабатывал.
— И по-прежнему зарабатываю, — заметил Филипп, глядя в одну точку.
Сейчас, подумал он, Жаба сообщит мне, что сокращает долю моего участия или что собирается предложить на следующем собрании совета снять меня с поста президента. Потому-то и пригласил меня пообедать. Не вижу других поводов. Ну что ж, нужно облегчить ему задачу и покончить с этим!
— Ты правда чокнутый! Был женат на первой красавице Парижа и бросил ее. Открыл золотую жилу и на нее забил, что ты ищешь-то?
— Как ты и говорил: вчерашний день.
— Но это невозможно. Пора повзрослеть хоть немного.
— Чтобы стать таким, как ты? Не больно охота.
— О! Не начинай! — пробурчал с набитым ртом Жаба.
— Тогда давай сменим тему. Мне неприятен этот разговор. Знаешь что, Рауль? У тебя есть странный дар уничтожать красоту. Если тебя оставить наедине с картиной Рембрандта, через четыре часа от нее останется белый холст с гвоздями.
— Осторожнее! Я ведь могу и обидеться! — воскликнул Жаба, нацеливая ножик в грудь Филиппу.
— И что изменится? Я тебя не боюсь. Твои деньги мне не нужны, потому что твоими деньгами ты обязан мне. Именно я выбрал тебя, чтобы ты продолжал мое дело. Я не знал, что ты такой пошляк, иначе, наверное, поостерегся бы… Да уж, человеческие души умеют маскироваться, а ты свою долго прятал!
— А как же! Старичок, я теперь фигура, я уверен в себе! Я больше не твоя собачка! И кстати, хотел тебе сказать…
Оп-ля. Приближаемся к сути дела. Я ему загораживаю солнце. Он не может больше терпеть меня.
— Я намерен заняться твоей женой!
— Ирис? — задохнулся Филипп.
— А у тебя есть другая?
Филипп покачал головой.
— Она свободна, а?
— Ну, можно и так сказать.
— Она свободна — и вряд ли надолго. Так что я решил первым застолбить этот участок и заранее тебя предупредить, а то будет неспортивно. Ты не против?
— Делай что хочешь. Мы в процессе развода.
Жаба, похоже, снова расстроился. Как будто львиная доля очарования Ирис состояла в том, что Филипп все еще любил ее.
— Я тут недавно ей позвонил. Пригласил на ужин, она согласилась. Увидимся на следующей неделе. Заказал столик в «Ритце».
— Да, низко же она пала… — обронил Филипп, аккуратно разделывая рыбу.
— Или ей просто нужны бабки. Она уже не так молода, между прочим. Тут не до жиру. У меня появился шанс. В любом случае мне пора опять жениться. Это полезно для работы, а лучшей кандидатуры, чем Ирис, не найдешь.
— Так ты рассчитываешь жениться на ней?
— Колечко на палец, брачный контракт, и все дела… Ясное дело, детишки нам не светят, но мне на это, знаешь, наплевать, у меня уже есть двое. С детьми один геморрой!
Он зажал толстыми губами край бокала. Засосал пару глотков «шато-петрюс»[131], сглотнул с видом знатока.
— Неплохо, неплохо. Учитывая цену, могло бы… Ладно… Ну, я получил твое согласие? Путь свободен?
— Да не просто путь — автомагистраль! Но меня не удивит, если она сбежит после первой встречи…
— Кто не рискует, тот не выигрывает. А она стоит риска! Вот женюсь на прекрасной Ирис и позлащу свой герб!
Он сально засмеялся, выплюнув кусок застрявшей в горле пищи. Отломил кусочек хлеба, намазал маслом. У него уже было три жировых спасательных круга на талии, он готовил четвертый.
— Можно задать тебе вопрос, Рауль?
Жаба самодовольно улыбнулся и ответил:
— Давай, старик, я ничего не боюсь!
— Ты когда-нибудь был влюблен, по-настоящему влюблен?
— Один раз, — сказал Жаба, вытирая пальцы о белую скатерть.
Его правый глаз затуманило облачко грусти, веко дернулось в подобии нервного тика. К Филиппу вернулась надежда. У этого мерзкого человека тоже есть сердце, он тоже страдал.
— А несчастная любовь у тебя была?
— Тогда же. Я чуть не умер, так мне было плохо. Клянусь, я сам себя не узнавал.
— И долго длилась вся эта история?
— Целую вечность! Я похудел на шесть кило! Представляешь? На самом деле — три месяца. И потом однажды вечером дружбаны отвезли меня в одно специфическое местечко, ну ты понимаешь, и я имел четырех девок сразу, четырех клевых телочек, которые мне славно отсосали, и хоп! Конец, перегорело. Но эти три месяца, старик, отпечатались навеки здесь…
Он положил руку на сердце, гримасничая, как Пьеро.
Филипп едва не расхохотался.
— Будь осторожен с Ирис! У нее вместо сердца лед!
Жаба поднял ноги на высоту стола — толстые мощные ноги в ботинках «Тодс».
— Не волнуйся! Я люблю кататься на коньках! Так ты точно даешь мне благословение? Это не отразится на наших делах?
— Решение окончательное и обжалованию не подлежит!
И ведь не вру, подумал Филипп, удивившись только, что стал разговаривать, как Жаба.
После обеда Филипп вернулся домой пешком. Он стал много ходить с тех пор, как поселился в Лондоне. Только так можно по-настоящему узнать этот город. «Разница между Лондоном и Парижем в том, что Париж предназначен для иностранцев, а Лондон — для лондонцев. Англия создала Лондон для личного пользования, Франция создала Париж для всего мира», — сказал Ральф Эмерсон[132]. Чтобы узнать этот город, нужно сносить не одну пару обуви.
