Он закрыл «Монд» и достал из кармана роман Ромена Гари. Открыл его наугад и наткнулся на фразу: «Любовь — единственное богатство, которое преумножается, когда его расточаешь. Чем больше отдаешь, тем больше остается тебе»[135].
— Скажи, мам, а что мы будем делать на каникулах? — спросила Зоэ, бросая вперед палку, за которой тут же помчался Дю Геклен.
— Ой, и в самом деле, каникулы! — воскликнула Жозефина, глядя на пса, бегущего к ним с палкой в зубах.
Она совершенно забыла об этом. Ни о чем не могла думать, кроме разговора с Гарибальди. Меня обвели вокруг пальца. Я сдала Антуана. Хорошо хоть про Луку ничего не сказала. А то был бы целый комплект: Антуан, Лука, Лефлок-Пиньель, Ван ден Брок! Она сгорала со стыда.
— Ты и правда что-то не в себе, — сказала Зоэ, погладив Дю Геклена, который положил палку у ее ног. — Видишь, как я его выдрессировала! На прошлой неделе он еще не умел приносить палку!
— А чего бы тебе хотелось?
— Не знаю. Все мои подружки уехали…
— И Гаэтан тоже?
— Он уезжает завтра. В Бель-Иль. С семьей…
— Тебя с собой не пригласил?
— Да что ты! Его отец даже не знает, что мы с ним встречаемся! — воскликнула Зоэ. — Гаэтан все делает тайком! Он вечером выходит черным ходом из кухни в подвал и говорит, что если его застукают, ему конец, он погиб!
— А мама? Ты никогда о ней не рассказываешь…
— Она неврастеничка. Царапает себе руки и глотает горстями таблетки. Гаэтан говорит, что это из-за ребенка, который погиб, ты слышала, его задавили на стоянке. Говорит, с тех пор в семье все пошло наперекосяк…
— Откуда ему знать? Он тогда еще не родился.
— Мама ему рассказала. По ее словам, раньше они жили очень счастливо. Мама с папой смеялись, ходили, держась за руки, целовались… И после смерти ребенка отец мгновенно переменился. Он сошел с ума. Ты знаешь, я его понимаю. Я вот иногда по ночам просыпаюсь и готова орать и рыдать, стоит представить папу в пасти крокодила. Я не схожу с ума, но тем не менее…
Жозефина обняла Зоэ за плечи:
— Не думай об этом.
— Гортензия говорит, нужно взглянуть в лицо фактам, чтобы с ними смириться.
— То, что подходит Гортензии, не всегда хорошо для тебя.
— Ты думаешь? А то мне страшно, когда я все это переживаю…
— Вместо того чтобы думать о его смерти, подумай, каким он был при жизни… Подумай с любовью, расскажи о своих чувствах, и вот увидишь, страх уйдет.
— Мам, так что насчет каникул-то?
Гортензия собиралась уехать в Хорватию после недельной стажировки у Жан-Поля Готье. Зоэ оставалась одна-одинешенька. Жозефина задумалась.
— Хочешь, поедем в Довиль, к Ирис? Попросим ее, чтобы пустила нас пожить в ее доме. А она хочет остаться в Париже.
Зоэ поморщилась.
— Не люблю Довиль. Там одни богатые пердуны…
— Как ты выражаешься?!
— Но это же правда, мам! Там сплошные парковки, магазины и наглые, набитые бабками люди!
Дю Геклен бегал вокруг них с палкой в зубах, ожидая, когда Зоэ соблаговолит поиграть с ним.
— Александр прислал мне мейл. Он уезжает кататься на пони в Ирландию. Написал, что там еще есть места. Мне бы понравилось…
— Отличная идея! Напиши ему, что тоже поедешь. Спроси, сколько это стоит, я не хочу, чтобы Филипп платил за тебя….
Зоэ вновь принялась играть с Дю Гекленом. Она бросала палку без всякой радости, механически, и ковыряла землю мыском ботинка.
— Что с тобой, Зоэ? Я сказала что-то неприятное?
Зоэ пробурчала, не поднимая глаз:
— А почему ты сама не позвонишь Филиппу? Я знаю, что ты была в Лондоне и с ним виделась…
Жозефина схватила ее за плечи и спросила:
— Ты думаешь, я вру тебе, да?
— Да, — сказала Зоэ, все так же глядя вниз.
— Тогда я тебе скажу, как все произошло на самом деле, хорошо?
— Я не люблю, когда ты врешь мне…
— Понимаю, но ведь нельзя все говорить дочери. Я все же тебе мать, а не подруга…
Зоэ пожала плечами.
— Нет, это очень важно, — кипятилась Жозефина. — И кстати, ты сама же не рассказываешь мне обо всем, что вы делаете с Гаэтаном. И я не спрашиваю. Я тебе доверяю.
— Ну ладно… — сказала Зоэ, явно занервничав.
— Я и правда видела Филиппа в Лондоне. Мы вместе поужинали, долго говорили и…
— И это все? — спросила Зоэ, хитро улыбнувшись.
— Не твое дело, — пробурчала Жозефина.
— Потому что если вы хотите пожениться, я лично ничего против не имею! Давно хотела тебе это сказать. Я подумала и, кажется, поняла.
Она вдруг посерьезнела и добавила:
— Из-за Гаэтана я теперь столько всего понимаю…
Жозефина улыбнулась и решилась:
— Значит, ты понимаешь, что ситуация сложная, что Филипп все еще женат на Ирис и об этом нельзя вот так взять и забыть… — Она прищелкнула пальцами.
— Но Ирис-то забывает… — возразила Зоэ.
— Да, но это ее дело. Короче, возвращаясь к твоим каникулам, будет лучше, если ты обговоришь все вопросы с Александром, а я беру на себя материальные проблемы. Оплачу тебе занятия верховой ездой на пони и посажу в поезд на Лондон…
— И не поговоришь с Филиппом. Вы поссорились?
— Нет. Но я предпочитаю с ним сейчас не разговаривать. Сделай все сама, вот тебе отличный повод доказать, что ты уже не ребенок.
— Договорились, — ответила Зоэ.
Жозефина протянула ей руку, чтобы скрепить договор. Зоэ замешкалась.
— Ты не хочешь пожать мне руку? — удивилась Жозефина.
— Да не в этом дело, — смущенно ответила Зоэ.
— Зоэ! Что с тобой? Скажи. Ты все можешь мне сказать…
Зоэ отвернулась. Жозефина вообразила самое худшее: там порезы, она пыталась вскрыть себе вены, хотела свести счеты с жизнью из-за того, что отец погиб в пасти крокодила.
— Зоэ! Покажи руки!
— Не хочу. Не твое дело.
Жозефина вырвала ее руки из карманов джинсов. Оглядела и облегченно расхохоталась. Под большим пальцем на левой руке Гаэтан написал черной шариковой ручкой большими буквами: ГАЭТАН ЛЮБИТ ЗОЭ И НИКОГДА НЕ ЗАБУДЕТ.
— Как мило! Почему ты это скрываешь?
— Это никого не касается…
— Наоборот, надо показывать… скоро сотрется.
— Нет. Я решила больше не мыться в тех местах, где он написал.
— А он еще где-то написал?
— Ну конечно…
Она показала запястье левой руки, правую щиколотку и живот.
— Какие вы оба лапочки! — засмеялась Жозефина.
— Мам, хватит, это суперсерьезно! Когда я говорю о нем, у меня сердце поет.
— Я знаю, дорогая. Нет ничего лучше любви, ты как будто танцуешь вальс…
Она пожалела, что произнесла эти слова. Тут же вспомнился Филипп, который обнял ее в комнате отеля, закружил, раз-два-три, раз-два-три, вы божественно танцуете, мадемуазель, а вы живете с родителями? Уложил на кровать, навалился на нее, медленно поцеловал в шею, поднялся к губам, целовал их долго, неспешно… Вы божественно целуетесь, мадемуазель… Душа отозвалась раздирающей болью. Захотелось погрузиться в него целиком, утонуть в нем, умереть в нем, вынырнуть, наполнившись им, чувствуя его запах на своем теле, чувствуя, как он входит в нее, он здесь, он здесь, я могу коснуться его пальцами… Она сдержала стон и наклонилась к Дю Геклену, чтобы Зоэ не заметила ее слез.
