Ознакомительная версия.
Сон был такой четкий, такой ясный. В нем была режущая боль, кровь, хлеставшая из нее, и сознание, что она сама «вошла в руки».
Значит, не было никакой аварии.
Авария была у папы с мамой. Они мчались на машине к ней в больницу? Или, наоборот, возвращались, оставив ее, полумертвую и растерзанную? У них один год смерти. Один ли? В памяти возникает табличка. Папина дата то ли залеплена, то ли соскоблена. Вопросы, как стрелы, пущенные наугад, вонзаются куда ни попадя. Тело болит остро, будто вспомнило ту боль.
Этот человек – человек ли? Да, рука оторвалась и была, как в мешке. Она закричала, и он бросил ее на землю. Пальцами она хватала мягкий парковый грунт, который так любила копать. Больше ничего. Тьма.
Может ли она поручиться, что мужчина с ребенком на плечах, что уже само по себе как бы и алиби, и знак порядочности, тот самый красавец, к которому она бестрепетно вошла в руки? Не дождалась Ксанкиной исповеди, решила проверить все на себе?
«Он загнал в нее горлышко бутылки».
Значит, она боролась, билась… Жалкое оправдание себя самой.
Теперь она ходит на кладбище не только в воскресенье, но и в субботу, и в будние дни, когда оказывается, что нет работы и можно уйти с условием задержаться завтра.
Она его ищет. Но ни мужчина, ни ребенок в носочках в полосочку ей больше не встречаются. Нет ответа на вопрос, а что делать, если он встретится. Оторвет ведь руки-ноги и уже в горло вставит горлышко бутылки. Страха нет. Пусть даже так. Она носит с собой нож. Но под ним даже хлеб не режется, а крошится. Ей бы меч, как у Умы Турман. Чтоб снести ему голову вместе с мощной шеей. Чтоб она валялась на земле, хватала воздух ртом. Это тебе, сволочь, за папу и маму. Она так сильно переживает воображаемое, что ей даже становится легче, будто возмездие случилось на самом деле.
Но он ей не встречался. Она обводит линии профиля чернилами. Странно, но в таком виде она его как бы и не знает. Вот дура, думает, зачем обвела? Теперь, если он убьет ее, этот эскиз не сможет стать не то что доказательством зла, а даже просто наводкой.
Скоро она успокаивается. Это свойство многомиллионного города: раствориться и потеряться в нем – раз плюнуть. Нож без нужды лежит на дне сумочки. И на посетителей кладбища она смотрит уже почти без надежды. Она хочет восстановить на камне дату смерти отца. Звонит тетке. Та называет спокойно и уверенно совсем другой год, чем тот, что написан у матери.
– Они не погибли вместе?
– Нет, – ответила Марина. – Ольга! Ты уже в порядке. Мама умерла раньше, а папа… Папа действительно разбился на машине… – Она замолчала, и Оля поняла: тетка до сих пор не знает, как ей объяснить, что было с ней.
– Про себя я знаю, – сказала Оля и положила трубку.
Марина кинулась к врачам-психиатрам с криком: «Что теперь будет? Что будет?»
И ей сказали: ничего не будет. Все зарубцевалось, раз девушка задает конкретные вопросы. Дотошность, желание узнать детали – это игры здорового ума. Психопаты видят мир без подробностей, видят кругло, а здоровый человек способен постигать углы мироздания.
«Дурь», – подумала Марина и перезвонила Ольге. Откуда ей было знать, что та казнит себя за обведенный чернилами, а потому неузнаваемый набросок мужского профиля.
– Все в порядке, – сказала Ольга. – Камень на могиле облупился. Я хочу его поправить.
Марина вспомнила, как маникюрными ножницами выковыривала цифру, а покойная бабушка просто принесла в ладони раствор бетона и ляпнула им на расцарапанные цифры. Это было накануне первой Олиной поездки на кладбище. Они тогда вовсю, как какие-нибудь Штирлицы, обкатывали легенду беды. Изнасилование не подразумевалось никоим образом.
И сейчас Марина думает: почему?
Об этом же думает Ольга.
Марина объясняет себе все наличием бутылочного горлышка. Такое лучше не знать.
Ольга же считает: они знали, что она сама пошла на это. Вся задрожала и свернула в отросток аллеи. Са-ма.
Случается, что в кишащем муравейнике один муравей налетает на другого. Что тогда происходит? Для остальных прокладывается другой путь, в обход столкнувшихся. Муравьи – рационалисты, им не до сантиментов, если они заняты делом. Люди же обладают свойством любопытничать и наблюдать аварии.
В автобусе, идущем по Ленинградке, не своим голосом закричала девушка, проталкиваясь к выходу, а дверь собственной силой распахнул мужчина и выпрыгнул из автобуса. И все подумали: карманник, вон как девушка сжимает сумочку.
Бедняжка упала, потеряв сознание. Ну и глупо, думал муравейник, сколько у нее могло быть с собой денег, чтобы уж так рухнуть?
Так и сдали ее «Скорой» как балду, ринувшуюся за вором, а того ищи-свищи. Он руками раздвинул двери. Силач! Красавец! Такого бы в стриптизеры, модно это сейчас, а он спец по дамским сумочкам.
Ольга никак не приходила в себя, а когда пришла и поняла, что она в больнице, закричала снова и кричала не переставая голосом человека, которого режут по живому. Но на ней не было ран. Были косые, грубые старые швы на животе.
До того, как Ольгу нашла Марина, ее нашел бывший ординатор, который давным-давно, будучи молодым врачом, был спасателем девочки, найденной в закоулке парка. Он уже жил в Германии и приехал на родину первый раз. У него был своеобразный маршрут по местам «боевой славы», по клиникам, где, будучи студентом, он проходил практики.
В больницу, куда привезли Ольгу, он пришел не потому, что бывал здесь когда-то. В ней работал его давний приятель. Он хотел показать гостю из-за границы новенькое оборудование для хирургии, которое закупили у американцев. Приятель сопровождал это оборудование, а поэтому и носился с ним, как дурень с писаной торбой. Он кричал по телефону:
«Ты не очень-то там! Не очень! Приходи и посмотри. На горбу своем пер из Бостона. Такая красота – облизать хочется. Мы народ-идиот, ничего своими руками сделать не можем. Сообразили наконец-то хоть покупать. Теперь за операции берем денежку с простого русского больного. А как иначе? Как?»
И они встретились и обнялись, и хлопнули спиртеца. И заели его сушкой. И пошли по коридору, и услышали человеческий крик, как будто режут по живому.
– Лежит одна. Поступила по «Скорой». Без травм. Сумочку у нее в автобусе вроде бы дернули… Хлопнулась оземь и кричит не переставая. Ни кто, ни что, ни звать никак… Хочешь посмотреть? У вас такого не увидишь… Ты чего?
– Такое ощущение, что я уже слышал этот крик.
– Так, крик… он же крик, он же вопль, он же ор, он же вой, он же… Ну, что там еще?
Оле как раз кололи успокоительное. Когда ее поворачивали, гость из Германии узнал эти портняжные швы. Вспомнил, что едва не плакал, когда только скоростью хирургии можно было спасти девушку. Он держал ее тогда за голову.
Ознакомительная версия.
