Помимо уже упомянутого мартини обед состоял из первого и второго. Суп Лешка сварил из пакетика, на второе он пожарил куриные грудки и разогрел баночную фасоль в томатном соусе. Еще на столе помещалось огромное блюдо со всякими овощами и зеленью, а отдельно, в блюде поменьше, лежало с десяток малосольных огурчиков. Короче, поела я не без удовольствия. Мария Алексеевна тоже кушала с завидным аппетитом. Да что там, жадно она ела, поглощала пищу кусок за куском, поглядывая с завистью в чужие тарелки.
Похоже, сыр и чипсы давненько составляли ее привычный рацион.
Лешка ел, как всегда, размеренно, неторопливо, успевая проявлять заботу о дамах.
Суп и по первой порции второго мы съели практически в молчании. После того как Лешка добавил во все тарелки курятины с фасолью, а в рюмки мартини, его мама вытерла губы бумажной салфеткой:
— У меня тост!
Она посмотрела на сына, потом на меня подобревшими, очевидно от сытости, глазами:
— Пусть нам всем сопутствует удача!
Она со значением взглянула мне в глаза и поднесла свою рюмку к моей. Мы чокнулись. Я приняла ее слова как вызов на дуэль. А может, она действительно желает удачи нам обеим? Хотя, как это возможно, если каждая из нас хочет Лешку только для себя и удача одной означает поражение другой?
Вино я тем не менее выпила, и стол слегка качнулся перед моими глазами. Ой-ей-ей! Я опьянела. Ну конечно, три рюмки мартини за полчаса. А Истомины «ни в одном глазу». Что мать, что сын. Сидят, едят, говорят. О чем? Начало разговора я пропустила и не сразу поняла, что речь идет о Лешкином отце.
— Я, Мария Истомина, — раба любви. Я все бросила, всем пренебрегла ради этого человека. Я отказалась от призвания, от Родины!
Высокий голос пафосно взлетел, Лешка болезненно сморщился и взмолился:
— Мама, перестань. Мы не одни.
— Алечка нам не чужая. Ты сам ввел ее в нашу семью. Пусть знает, что за человек ее будущий свекор.
Она всем корпусом повернулась ко мне, устойчиво расположила грудь на столе и, азартно блестя антрацитовыми глазами на помолодевшем лице, поведала:
— Я любила его. Я растворилась в этом человеке. Я жила им одним. Я посвящала ему мое творчество. Он покинул Родину, бежал. Он так хотел. Я не рассуждала. Для меня важно было одно — он, его счастье, его успех. Я поехала с ним, бросила родителей, ребенка.
Рассказчица довольно натурально всхлипнула, лицо ее сына снова сморщилось, он махнул рукой:
— Ну, мама. Все уже позади. Никого ты не бросала. Я с рождения жил с дедушкой и бабушкой.
— Я плохая мать! Да, я плохая мать! Но я верная, преданная жена. Да, я оставила ребенка ради мужа. А он… Чем ответил мне он? Интрижки, бесконечные интрижки. Даже с человеком, живущим в доме, с секретарем…
— Не придумывай, мама. Наверняка тебе все это только кажется.
Лешка страдал. Совсем не так представлял он себе встречу невесты с родителями. Ему хотелось показать мне свою маму с самой лучшей стороны. Я видела, как он переживает, и сердце наполнялось нежностью.
Почему, ну почему я не увидела Лешку раньше, почему мы потеряли столько лет?
Меня не волновали слова Марии Алексеевны, меня не волновала она сама, ее человеческая сущность. Лешка любил свою мать, это все, что мне следовало знать и учитывать. Если я не приму эту женщину, я причиню Лешке боль. Сделать ему больно я не могла никогда, даже в те далекие времена (позавчера), когда не подозревала о своей любви к нему. Неужели только два дня назад я считала Лешку не более чем другом и спокойно собиралась расстаться с ним на два каникулярных месяца?
Я смотрела на сидящего рядом Лешку и поражалась открывшейся мне красоте его лица, посадки головы, разворота широких плеч. Мучительно захотелось прижать губы к загорелой щеке. Конечно же, я ничем не выдам свою антипатию к Марии Истоминой, конечно, сделаю все, чтобы Лешка был счастлив. В эту минуту я поклялась себе страшной клятвой сделать счастливым Лешку. Моего любимого.
С трудом оторвав взгляд от чудного видения, я взглянула на его мать:
— Мария Алексеевна, вы меня приютите?
Она непонимающе таращилась на меня, не в силах переключиться с мыслей о муже.
— В смысле, где я буду спать?
— Ах, спать, — с облегчением протянула будущая свекровь. — Ну конечно. Я провожу.
Она начала тяжело выбираться из-за стола. Я подождала, пока она встанет ровно, и тоже встала.
— Леш, тебе с посудой помочь?
— Хорошо бы.
От его ответа на вопрос, заданный мною исключительно из вежливости, у меня вытянулось лицо. Лешка расхохотался и, ухватив мою косу у основания, дернул так, что запрокинулась голова. Лешка смотрел в мое лицо глазами, в которых была одна любовь. Я счастливо вздохнула и зажмурилась, а он прижался щекой к моему лбу. Прямо на одну секундочку, и стало хорошо-хорошо и почему-то грустно.
— Иди отдыхай. Я приду к тебе.
Какой у него голос! В нем тоже одна любовь. Лешенька…
Я взяла со стола книгу, Мария Алексеевна указала на нее пальцем:
— Вам это нравится?
— Да.
— Но ведь это легкий жанр!
И эта туда же. Я начала злиться:
— И что?
— Образованные люди стесняются признаваться, что им нравятся подобные книги.
— Я не очень образованная. Не знаю, например, что значит «подобные». Для меня есть книги хорошие и плохие. Мария Глебова пишет хорошие книги.
— Спасибо, — прочувствованно произнесла невозможная женщина и опять прижала руки к груди. В ее глазах блеснули слезы. Честное слово, она меня в гроб сведет. Еще до свадьбы.
— За что? — выразила я удивление.
— Как? — растерялась хозяйка и взглянула на сына: — Она не знает?
— Чего не знает? — в свою очередь растерялась я.
Один Лешка откровенно веселился. Он сидел верхом на свободном от стола конце скамьи, наклонившись вперед и уперев перед собой ладони. Его милое лицо лучилось лукавой усмешкой, и я опять некстати вспомнила о поцелуях. Лешка помотал круглой головой и рассмеялся совсем уж откровенно, сверкая белыми зубами:
— Не-а… Я ей не говорил.
— Что не говорил? — начала сердиться я.
— Про родителей… — тянул Лешка.
— Что?
— Ну что они — Мария Глебова.
— Как? — задохнулась я и оперлась на Лешкино жесткое плечо.
— Очень просто, — веселился Лешка, прижимаясь ко мне боком. — Мама Мария, папа Глеб. Мария Глебова.
Старый дачный поселок утопал в зелени. Выйдя из калитки, мы повернули налево и, пройдя вдоль забора из крашенной в зеленый цвет сетки, дошли до вбитых на расстоянии двух метров друг от друга бетонных столбиков, обозначавших въезд в дачные владения.
