Ознакомительная версия.
Вот мы и встретились, но встреча оказалось безрадостной. Лучше бы не встречаться, а жить старыми воспоминаниями…
* * *
Шорох одежды предупредил, что он в комнате не один. Лавров развернулся, встретившись взглядом с Настей. Она стояла, нахмурив лобик, с чупа-чупсом во рту.
— Дед, а ты меня знал раньше? — спросила она.
— Да, но ты была совсем маленькой.
— Я тебя не помню, — задумчиво, нараспев сказала Настя.
— В детстве у всех память короткая, — успокоил ее Лавров.
— Ты мне нравишься, — призналась Настя.
— Почему?
— Ты никогда не кричишь и не ругаешься.
— А мама?
— Она всегда ругается, — созналась Настя. — Я тебе нравлюсь?
— Да, — ответил он.
— Почему? — спросила Настя, удивившись.
— Потому, что ты моя внучка, — пояснил он.
— Разве можно любить только за это?
— Конечно.
— Я — мамина дочка, а она меня не любит.
— Она тебя любит, просто не показывает этого. Родители всегда ругают детей, чтобы те были лучше, — объяснил Лавров.
— Ты тоже хочешь, чтобы я была лучше?
— Нет, ты мне и такая нравишься.
Настя засмущалась, лицо расплылось в улыбке. Она отвернулась.
— Смотри, дед! К нам кто-то идет, — закричала она, тыкая пальцем в сторону двери.
— Это — тетя Фрося. Она наша соседка и хозяйка киски, — объяснил Лавров.
— И кто это к нам приехал? — Фрося погладила Настю по голове. — Какая хорошая девочка! Как тебя зовут?
— Откуда вы знаете, что я хорошая?
— Какая же ты еще? — слегка растерявшись, спросила Фрося.
— Всякая. Иногда я балуюсь.
— Ну, если всякая, то это хорошо. На то оно и детство, чтобы баловаться. В моем возрасте и не побалуешься уже.
— Почему?
— Какое баловство, когда все косточки болят?
— Ты права, — согласился Лавров. — Тут бы с постели встать, и то счастье…
Фрося дала Насте букет сирени.
— Поставь в вазу. Я как раз блинчиков напекла, а то пошла бы со мной, я б тебя накормила.
— Класс! — завизжала Настя. — Я сегодня еще не завтракала. Дед, поставишь букет в водичку?
— Иди, я все сделаю.
* * *
— Почему ты мне ничего не рассказал? — накинулась Оксана на отца. — Иду и вижу Ромку Шахова: плешивого, обрюзгшего, с кучей детей. Стало так грустно — время безжалостно! Оно разрушает все, до чего дотрагивается. Скоро и меня перестанут узнавать, а лишь спросят: та старая тетка и есть Оксана?
От этой мысли она содрогнулась. Подошла к зеркалу и вгляделась в свое изображение, повернулась и, чтобы увидеть себя со спины, изогнулась в талии — та же гибкость, тот же тонкий овал лица…
Это успокоило, и она продолжила:
— Потом к нему присоединилась жена — неряшливая кобыла. Я по нему тосковала столько лет, а тут вылечилась в одну секунду.
— Чем он тебе нравился? Никогда не замечал в нем чего-то особенного — обыкновенный хулиган…
— Это как посмотреть, — не согласилась Оксана.
— Тебе видней, — отвернулся Лавров.
— Ты в чем вся измазалась? — переключилась Оксана на входящую в дом Настю.
— Я была в гостях у тети Фроси. Она мне сказала, что киску зовут — Черныш.
— Если Черныш, то это кот, а не киска.
— Она еще угостила меня блинчиками. Не такими, как у тебя. Не квадратиками замороженными, а она так лила на сковородку, — тараторила Настя, показывая как блины льют на сковороду. — Такая вкуснятка!
— Говори нормально!
— А еще она дала мне варенье из большой банки. Она его сама делает из ягод, а не в супермаркете покупает. Тоже вкусное!
— У тебя весь рот липкий. Иди вымойся, а то пчелы покусают.
Настя с визгом убежала.
Оксана потрогала лепестки сирени — нежные, прохладные… Завтра вечером они завянут, а через неделю их выбросят. Они сорваны лишь для того, чтобы украсить комнату на несколько дней. Как все недолговечно! Как и женская красота. От этих мыслей ей стало грустно.
«Настроение такое сопливое… Непонятно из-за чего.»
— Все детство я искала цветок сирени с пятью лепестками, — сказала она, посмотрев отцу в глаза.
— Зачем? — не понял Лавров.
— Мне казалось, если я найду и загадаю желание, то все в моей жизни будет по-старому. Угадай, какое желание?
— Не знаю, — смутился он.
— Чтобы ты ушел отнееи вернулся к нам. И мы будем всегда вместе: ты, мама и я — твоя принцесса. Но лепестков всегда было четыре… Каждый раз… четыре…
Поднявшись в свою комнату, она осмотрелась кругом:
— Надо же, ничего не изменилось. Моя комната напоминает лавку старьевщика.
На кровати, тесно скучившись, сидели куклы и мягкие игрушки. Она подошла к ним, присела и рукой провела по лицам кукол, поправила их одежду, волосы. Все эти атрибуты детства смотрели на нее печальными глазами, как будто она предала их…
«Почему мы не забираем вас с собой? Думаем, что во взрослой жизни вам не место. Мы хотим стать большими и самостоятельными, хотим все решать сами. Когда же мы добиваемся этого, то ничего у нас не получается. Измучившись, мы хотим вернуться обратно в детство, но это невозможно! Потому-то мы так несчастны…»
Она всхлипнула, и слезы потекли по лицу.
«И вот у нас уже свои дети, и мы должны чему-то учить их. Чему мы можем научить их, если сами ничего не знаем? Если мы себя не можем сделать счастливыми, то как мы этому научим детей? Почему никто не может сделать одно, лишь одно открытие: как стать счастливым? Как жить в ладу с самим собой? Как полюбить себя? Как сделать так, чтобы не чувствовать приступа тошноты при виде себя в зеркале? Наверное, это самый сложный вопрос, или для каждого он индивидуален, потому и нет на него ответа…»
Ее взгляд скользнул по фотографиям, развешанным на стенах, и остановился на одной, где она семнадцатилетняя, в лучшей поре своей жизни.
«На этой фотографии я выгляжу счастливой. Может, я не была счастлива в тот момент, но я верила в то, что буду счастливой.
Сегодня я уже не верю в счастье. Между мной сегодняшней и мной вчерашней — пропасть. Прежняя Оксана хотела жить, любить, а сегодняшняя не хочет ничего. Только бы ее оставили в покое…
Когда, в каком месте я совершила ту главную ошибку? Ну и запуталась! Не нужно было приезжать сюда. Ведь воспоминания детства — это запретная комната Синей бороды. Как там?.. Открывайте все двери, всюду ходите, но входить в эту маленькую комнату я вам запрещаю… Есть двери, которые лучше никому не открывать, чтобы не разбудить уснувшие воспоминания. Нельзя возвращаться туда, где была счастлива…»
Оксана сидела и плакала. Плакала от тоски по собственной молодости, которая давно ушла… Тикали ходики, еще сильнее напоминая о быстротечности времени.
Ознакомительная версия.
