– А как бы вела себя твоя мама?
– В каком смысле: желания иметь ребенка или разговоров о нем?
В этот миг до нас донесся крик. Из моего дома. Самое странное, что ни одна из нас даже не вздрогнула. Если там и случилось что-то, например мой папа поранил ногу, когда колол дрова, то я просто не хотела знать об этом. Мы не обмолвились ни словом, но обе чувствовали одно и то же: пусть взрослые сами решают свои проблемы. Нам хотелось сидеть и разговаривать, как и положено двенадцатилетним девочкам.
Но, в конце концов, Клэр медленно поднялась на ноги, и я последовала ее примеру.
Папа кричал, чтобы я быстрее шла домой, потому что нам пора отправляться в больницу. У мамы начались роды.
Мамины роды прошли почти незамеченными.
Ею. Не нами.
Ей было о чем думать. Чем занять себя.
В отличие от нас.
Ее доставили в больницу в восемь, а ровно в полночь родился Рафаэль Роуэн Свон – он появился на свет с первым ударом часов шестого декабря. Папа сказал, что это счастливый день, день святого Николая. Символом нашего мальчика станет рябина, так как, по словам папы, она символизирует Божественное вдохновение и духовную защиту, о ней упоминается во многих историях и легендах. Говорят, что посадить рябину возле дома – к счастью и удаче. В Финляндии ее ветки и ягоды считаются священными. Рябина никогда не вредит другим деревьям, замечательно приживаясь рядом с ними. Папа добавил, что Рафаэль тоже сумеет влиться в нашу семью и принесет новое счастье. Я не знала, что ответить.
Так или иначе, но Рафаэль не заставил маму страдать. Во всяком случае, в ту ночь. С нами, девочками, ей пришлось терпеть схватки целые сутки. Но в этот раз она даже не кричала.
Мне не позволили войти в родильный зал, но я и не настаивала.
Мы опасались, что ребенок родится больным или неполноценным и это добьет маму. Мы боялись, что родится девочка, и папа разделял наш страх. У нас все время рождались девочки. Когда папа вышел из родильного зала, на его лице читалось сожаление. Я спросила, что так беспокоит его, и он посетовал, что не знает пол ребенка, который ему могли сообщить только после УЗИ. Но теперь он уже и не станет беспокоить медсестер: они побегут искать врача, а это наверняка встревожит маму. До этого они намеренно не интересовались полом малыша, чтобы устроить самим себе сюрприз. Я была в ужасе от собственных чувств, поскольку не знала, смогу ли полюбить девочку. Смогу ли я выдавить улыбку? Вообще у меня это когда-нибудь получится?
Я углубилась в чтение какого-то стихотворения. Я смотрела па его начало: там говорилось о разбитой мечте. Что значит «разбитой»? Почему не «увядшей», «взорвавшейся», «заржавевшей»? Я вспомнила о том, как разбилась мамина мечта. Она Хотела, чтобы во всех маленьких комнатах нашего большого дома звучал детский смех, но теперь этой мечте уже ни за что не сбыться. Родись Рейф на три недели раньше, у моей мамы было бы четверо детей. Она сидела бы тогда дома, и я не осталась бы одна. Конечно, и папа был бы дома, потому что получил бы трехмесячный отпуск по уходу за ребенком. Он не ушел бы На охоту, не оставил бы маму одну с новорожденным. Другие леди не стали бы коситься на маму, оттого что у нее только двое детей с такой большой разницей в возрасте, ибо это означало, что она либо разведена, либо рано овдовела. Ей не пришлось бы мучиться в догадках, был ли этот косой взгляд брошен на самом деле или ей показалось.
Да, теперь мамина персона точно не останется без внимания, если наша история станет известна.
Я всегда воспринимала врачей и медсестер как людей особой касты, которые не занимаются сплетнями, однако то, что я услышала в ту ночь в предродовом отделении, едва не заставило меня потерять сознание.
– Ты знаешь, что Свон из 204-й палаты потеряла двух дочерей? Это ее девочкам отрезали головы.
– Да ну тебя.
– Там еще была замешана сестра. Моя соседка сказала, что ее парень и есть убийца.
– Ерунда какая-то. Старшая девочка еще совсем ребенок. Ты ведь обычно работаешь в дневную смену и должна помнить ее отца. Такой большой симпатичный парень, преподает в старшей школе. Раньше он часто привозил дочь, чтобы показать ей младенцев.
– Это та самая девочка? Хорошая. И у нее вряд ли мог быть парень.
– На твоем месте я не была бы столь категорична.
– Все знают, что мормоны не разрешают своим детям заводить романы.
– Я слышала, что парень был священником.
– У мормонов не бывает священников. Я католичка и разбираюсь в том, что говорю.
– Нет, все мормоны считают себя священниками, а женщины находятся при мужчинах. В каждой семье есть совет, и они как бы воплощают церковь...
– Ты видела девочку по телевизору? Помнишь, как она вела себя?
– Но, Лиза, у нее убили сестер. Ее можно понять.
– Все равно она не имела права так относиться к людям, как будто они мусор какой-то. Люди пришли выразить им свою поддержку.
– Мормоны верят, что все, кто не относится к их секте, – мусор.
– Неправда. Скорее, делят людей на непосвященных и посвященных.
Они рассмеялись.
Я покраснела и закрыла лицо книгой.
– Как ты думаешь, младенец поможет ей?
– Я бы ни за что не хотела после того, что случилось, родить ребенка, да еще так скоро.
– Вообще-то у нее нет выбора. Они снова рассмеялись.
– Может, это их спасет.
– Возможно.
Они исчезли, а потом появились снова. В это время мама начала изредка кричать. В родильном отделении сестры говорили ей, что она умница, делает все как надо, а потом за дверью перемывали ей косточки.
– Как ты думаешь, они имели отношение к тому, что случилось? По телевизору только и слышишь истории о родителях-садистах.
– Они не похожи на таких. Очень приличные люди.
– По виду нельзя судить.
Комната была очень маленькая, поэтому я все же решилась прервать их беседу. Опустив книгу, я откашлялась.
– Извините, но мне неприятно все это слушать. Прошу вас, не говорите такого. Я Ронни Свои, и это мои сестры погибли. А там мои мама и папа. Мама может услышать вас, и это разобьет ей сердце. Неужели о моей маме можно подумать, что она способна обидеть маленьких детей? И почему вы говорите обо мне такие страшные вещи? Вы даже не знаете меня, понятия не имеете, хорошая я девочка или плохая. Моей мамы не было дома, когда все произошло.
Они замолчали. Одна медсестра – та, что подобрее, разразилась слезами. Она отошла, но потом вернулась, сказав:
– Мне очень стыдно. Очень стыдно за то, что мы тут наговорили.
Другая повторила ее слова:
– Нам очень стыдно. Мы просто дали волю языкам. Я ответила им:
– Я не держу на вас зла, но прошу вас, не надо больше так говорить, нам и без того тяжело.
