Когда они оторвались друг от друга, а потом еще с минуту стояли, глядя друг другу в глаза, полная луна выглянула из-за туч и осветила бульвар неясным томительным светом. И темные бездны Ольгиных глаз засветились мерцающими звездами, и ее пристальный диковатый взор стал похож на тигриный. От немигающего взгляда, устремленного на нее, Вере стало не по себе, и она поспешила заговорить: о чем угодно и как угодно, лишь бы не подпадать под власть этого пронизывающего, гипнотического взгляда…
– Слушай, ты там, под фонарем, наверно, окоченела совсем. А я тут потихонечку чуть ли не целый стакан выдула!
– Вот и хорошо – на здоровье, – улыбнулась Ольга и еще плеснула в стаканчики. – За тебя!
– А я – за тебя!
– Сейчас, – задохнувшись, выпалила Ольга, залпом допив свою порцию, – сейчас ты увидишь… Где тут поблизости киоск с аудиокассетами?
– Что? – не поняла Вера.
– Ну киоск, где продаются кассеты. Там обычно есть магнитофон с динамиками. Вроде бы такой киоск должен быть где-то поближе к Пушкинской…
– Кажется… Да, знаю! Есть такая штука возле «Макдональдса», – все еще не понимая, к чему Ольга клонит, вспомнила Вера.
– Пошли туда, – потребовала Ольга, выбрасывая пустую бутылку в ближайшую урну и прихватывая с собой стаканчики.
Она устремилась вперед как на крыльях. Вера едва за ней поспевала. Они миновали детскую площадку, залитую призрачным лунным светом, где на качелях сидела влюбленная парочка, и, перейдя пустынную в этот глухой час улицу, оказались неподалеку от Пушкинской площади. Здесь, возле стриженой зеленой лужайки, за которой простирались клумбы тюльпанов и бил фонтан, расположилась стайка киосков. Два-три были освещены и работали. Из динамиков одного из них доносилась музыка.
– Ага, вот то, что мне надо! – решительным тоном заявила Ольга. – Но сначала – шампанского!
Она мигом ухватила «Советское полусладкое» в соседнем с музыкальным киоске, увлекла ничего не понимающую Веру на лужайку и расположилась там, прямо на траве, нисколько не задумываясь, как это может отразиться на состоянии ее светлого шифонового платья… Вера в данную минуту ничуть не возражала против роли ведомой и с готовностью уселась на траву рядом с Ольгой. Та, по-видимому, что-то затевала, и Вера предвкушала момент, обещавший нечто незабываемое…
Это была ночь прощания с любовью – Вера знала, что не будет соперничать с Ольгой. Алеша принадлежал той по праву, Ольга любила его – в этом не приходилось сомневаться, достаточно было увидеть, как загорались ее глаза при одном взгляде на него… Нет, Вера не будет им мешать, после их с Ольгой сидения под дубом Твербуля она не сможет причинить ей боль… Они не станут толкаться возле мужчины, отпихивая локтями друг друга, – обе для этого были слишком сильны, независимы и слишком уважали его и самих себя… Хотя какое уж там уважение…
«Да, это слово не то, – думала Вера, пока Ольга, по-прежнему беря на себя мужские обязанности, бегала за шампанским. – Чушь собачья! Просто мы с ней обе по-своему слишком хороши, чтобы хоть в чем-то унизить друг друга…»
– А теперь – смотри! Это для тебя. В твою честь.
Ольга скинула туфли, потом чулки, даже не удосуживаясь взглянуть, наблюдает кто-нибудь за ней или нет…
На полянке перед «Макдональдсом» было порядочно народу – в основном молодежи, гуляющей, пьющей, целующейся… Ночная Москва веселилась!
Выхватив деньги из сумочки, Ольга босиком понеслась к киоску, из которого доносилась музыка, проникла в узенькое окошко с головой, протягивая внутрь свою тонкую, почти прозрачную руку. Кивнула кому-то, сидящему там, внутри, и выбежала на середину лужайки, залитой лунным светом.
Вера вся подобралась, она чувствовала, что Ольгу, что называется, понесло, и была готова к любым неожиданностям – вплоть до драки. Привлекать к себе внимание в центре подвыпившей ночной Москвы – дело нешуточное. Криминогенная обстановка…
А Ольга… Она стояла неподвижно, видимо ожидая чего-то, печальная и торжественная, похожая на деву-птицу, собирающуюся взлететь… Внезапно из динамиков, укрепленных на внешних стенах киоска, полилась громкая музыка, и Ольга… взлетела!
Вспоминая потом об этом чуде преображения, Вера пыталась восстановить в памяти ее позы, движения, повороты, вращения и – не могла. Потому что не было поз и вращений. Был Танец. Танец, подобный чуду. Словно сам дух Красоты, воплощенный в маленькой хрупкой женщине, явился сюда, на сценические подмостки ночной Москвы… Явился из звездного мерцания лунной ночи.
Единственное, что Вера могла сказать об этом танце, – это одно – он был молитвой.
Во всем ее облике светилась какая-то ангельская просветленность, а в глазах – боль. Бездна страдания и боли, которую эта танцующая под звездным небом женщина одухотворяла своим искусством. Все ее тело дышало, в поющих руках чудилась неизмеримая сила и власть… над собою, над миром… Откуда вдруг в хрупкой Ольге взялась эта сила, которая подняла ее над собой, над землею – над юдолью земной… Казалось, законы земного тяготения над нею больше не властны. Сквозь слезы улыбалась она небесам, откуда, быть может, лилась к ней в эти мгновения божественная благодать!
Не было больше «Макдональдса». Исчез Твербуль. Время остановилось. Вера не видела ничего – она не могла ничего больше видеть, кроме этой поющей всем телом женщины, чей танец был – сама любовь! Казалось, своим танцем она молилась за всех – ушедших и нынешних, прощала их всех и искупала все их грехи… Ее широкая, колышущаяся на ветру юбка взлетала и опадала, казалась и волшебным нарядом и земным одеянием одновременно. Это была как бы трепещущая, пульсирующая и смятенная аура ее души, сильной и нежной. Души, властной над плотью, познавшей эту плоть и возлагающей ее на алтарь своего искусства.
А искусство свое познала она в совершенстве! Ольга была выдающейся балериной, быть может, даже великой… Вера сидела, не в силах оторвать от нее глаз, подумала только: «Господи, как же она живет с таким даром. Как вмещается в ней этот дар… И как просто, с какой легкостью она справляется с ним…»
К лужайке подтягивались зрители. Скоро собралась небольшая толпа полуночников, бессонных бродяг и влюбленных, затерявшихся в центре Москвы. На их лицах дрожал лунный свет, и все они с непередаваемым изумлением смотрели на Ольгу, точно она, как крылатый бесплотный ангел, прямо на их глазах спустилась с ночного, осиянного звездами неба.
А Ольга… Она танцевала. И всякому, кто сейчас ее видел, казалось, что она берет его обнаженное сердце и гладит нежно и ласково, склоняясь над ним в порыве сострадания и любви. Она жалела их, плакала над ними и вместе с ними, потому что многие невольные зрители плакали – многие, забывшие о том, что такое сострадание, и живущие каждый в своем собственном мире, точно в запертой на ключ скорлупе.
