В конечном счете Мэгги пришлось признать: Дельфина была воплощением всего того, чего не хватало ей. Мысль эта удручала. В принципе и Мэгги могла бы носить кимоно и читать Верлена, но даже если бы ей удалось научиться готовить всевозможные гастрономические изыски вроде veloute de potiron[25] или tarte Tatin,[26] Джереми все равно уже не сможет их оценить.
Мэгги заползла в кровать. Никогда еще она не чувствовала себя столь беспомощной. Ее незыблемая уверенность в завтрашнем дне и в правильности своего выбора исчезла напрочь, теперь Мэгги знала одно: она провела лучшие годы жизни не с тем мужчиной. Она разделяла взгляды своей матери, полагавшей, что первые двадцать лет — лишь подготовка к жизни, последующие три десятилетия — настоящая жизнь, а затем приходит старость, которая в идеале должна быть полна приятных воспоминаний, скрашивающих человеку борьбу с лестничными ступеньками. Настоящей жизнью Мэгги был брак с Джереми. И эта мысль приводила ее в уныние.
Однако маленький лучик света все же маячил на сумрачном горизонте. Представляя себе, как будет потягивать кофе со сливками на летней площадке кафе «Флор» на бульваре Сен-Жермен, Мэгги обретала решимость.
Как бы ни была длинна и темна ночь, утро обязательно принесет с собой всепроникающий аромат кофе и теплые круассаны.
— Да, в Париж, — сообщила она Ширли следующим утром по телефону. — Коробки с вещами отправлены в Англию, но я хочу по пути домой провести несколько недель в Париже. Это поможет мне развеяться.
— Золтан почему-то решил, что поедет с вами. — В тоне Ширли отчетливо слышалось неодобрение. — Вчера пришел за выходным пособием.
— Так и есть, — подтвердила Мэгги. — Я собираюсь купить и перегнать в Англию автомобиль с большим багажником. Золтан едет со мной, потому что я не училась водить на континенте.
— Понятно, — произнесла Ширли, явно ничего не понимая. — Хорошо… Я подумала, может, вам захочется перед отъездом зайти в посольство попрощаться. На ваше имя пришло много сообщений с соболезнованиями, вы, наверное, пожелаете ответить на них, когда будете в состоянии.
После смерти Джереми в атриуме здания посольства был сооружён своего рода мемориал — сотни людей приходили и расписывались в специальной книге. Кроме того, было принесено множество букетов. Мэгги, правда, отослала все цветы в больницу. Многие жены послов, с которыми она вместе работала в благотворительном комитете, позвонили ей домой лично, но большинство официальных соболезнований направлялось в посольство.
— Все были так добры, — сказала она. — Когда мне лучше прийти?
Действительно, все были очень добры к Мэгги. В приемной бывшего кабинета Джереми был накрыт стол, из погребов посольства принесли французское шампанское «Моэт энд Шандон». Мистер Макинтош преподнес Мэгги букет цветов, произнес короткую речь о том, как сильно все они будут по ней скучать, и провозгласил тост за успех ее поездки в Париж и в других начинаниях. Каждый счел своим долгом сделать ей комплимент, сказать, как хорошо она выглядит, а затем приглушенным голосом добавить: «Учитывая обстоятельства…»
Мэгги заметила пристальный взгляд Ширли, обращенный на ее туфли.
— Они совершенно нелепы, правда? — усмехнулась она. И добавила, не дожидаясь ответа: — Я купила их, чтобы хоть немного поднять настроение.
Не дай Бог кто-нибудь сочтет супругу покойного посла «веселой вдовой». Интересно, многие из них знают правду о связи ее мужа с Мойсхен? Вероятно, все. По-видимому, никто не захотел принять ее сторону: все защищали Джереми и оправдывали его измену. С другой стороны, что они могли сделать? Взяла бы она на себя смелость сообщить кому-либо из знакомых женщин о неверности мужа? Вряд ли…
Золтан привез ее на этот прощальный вечер на новом «фольксвагене», оплаченном из сбережений Джереми. В банке обналичили чек на крупную сумму и спокойно согласились перевести деньги в Париж — там находился филиал банка. Даже если тот факт, что Мэгги за неделю потратила больше, чем господин посол тратил за год, и вызвал определенное беспокойство, в банке деликатно промолчали об этом. Пока Золтан терпеливо ждал Мэгги на улице, она обняла и поцеловала на прощание каждого из присутствовавших, а затем шагнула через величественный парадный вход — из одной жизни в другую.
Дорога в Париж заняла около полутора суток. Автомобиль был набит вещами, значительную часть которых составляли оставшиеся «Бумаги Джереми». Золтан решил, что двигатель нового автомобиля перегружать не следует, поэтому они часто останавливались и заглядывали в кафе. Вечером они весьма недурно пообедали в придорожном ресторане, у которого стояло множество машин — хороший знак, по мнению Золтана. Зал с покрытыми полиэтиленовыми скатертями столиками был набит битком и заполнен зловонным табачным дымом. Золтан, по его собственному признанию, отнюдь не был поклонником французской кухни, но в меню заведения все же нашлась тушеная говядина в горшочке, отдаленно напоминавшая его любимый гуляш. Еще они выпили графин местного красного вина.
Джереми никогда не верил в возможность приятельских отношений с подчиненными, и только теперь Мэгги поняла, как мало знает о жизни Золтана. Ей было известно, что у него есть брат, работавший в Будапеште, в одном из министерств. Он-то и помог ему получить визу при переезде в Рим. Раз в год Золтан ездил в Венгрию, но Рождество, как правило, проводил с хозяевами. В канун Рождества они с мужем обычно приглашали к себе весь обслуживающий персонал, угощали глинтвейном со сладкими пирожками и вручали подарки. Для Мэгги это была одна из самых приятных обязанностей. В прошлом году она подарила водителю серебряную зажигалку, которая громко щелкала и давала длинный язык пламени.
Еще ей было известно, что мать Золтана скончалась во время их пребывания в Будапеште — ему тогда предоставили отпуск по семейным обстоятельствам, чтобы он смог съездить в родную деревню в пуште.[27]
— Ты скучаешь по дому? — спросила Мэгги.
Золтан поведал ей, что его семья жила в простом крестьянском доме с земляным полом, где сушили кукурузу под соломенной крышей. Во дворе был колодец. Мэгги помнила эти колодцы с длинными перекладинами «журавлей», устремленными в небо. Впервые очутившись в Будапеште, она даже купила картину с изображением такого колодца в окружении гусей. Джереми счел ее довольно безвкусной. Родители Золтана зарабатывали на жизнь тем, что усиленно откармливали гусей и продавали их печень на консервный завод. Услышав это, Мэгги поморщилась. Все детские воспоминания Золтана сопровождались гусиным гоготом. Из мягкого гусиного пуха с гусиных шей мать делала подушки и одеяла, приносившие семье дополнительный доход.
