— Недооценили его нюх, — добавила хлебнувшая лишку Марджори.
Ослепленные великолепием церемонии, мои родители съежились и сидели молча, не решаясь открыть рот. Потом мама вдрызг напилась и стала развлекаться от души — к большому смущению новобрачного, ведь мать у меня слепа (слепа по-настоящему, а не просто налила зенки). Пришлось просить слуг за ней присматривать, особенно возле прудов.
Если бы еще и погода была солнечная, то, по общему мнению, наша свадьба затмила бы своим блеском все когда-либо виданные бракосочетания. День, однако, выдался на редкость душный, окрестности под белесым небом были окутаны серой пеленой. Это напоминало пароварку; вдобавок невесть откуда взявшаяся мошкара облепляла все подряд, в том числе и гостей.
На фоне неоглядных угодий с просторными лужайками и по-осеннему медно-рыжими буковыми аллеями, ведущими к сложенному из серого камня хозяйскому дому, все собравшиеся походили на мелких жуликов. Дождь, правда, так и не пошел, хотя одна сверхнервная дама в летающей тарелке вместо шляпы, едва выйдя из главного шатра, громогласно заявила, что ей на щеку упала большая капля, и окружающие тут же пристально воззрились на небеса.
— В пять часов — налет немецких «юнкерсов»! — крикнул кто-то. Не я.
Поскольку лужайки шли под уклон, несколько пузатых гостей, потеряв равновесие, буквально покатились по траве; впрочем, все они самостоятельно поднимались на ноги, хохоча над собственной неловкостью. Я видел это своими глазами. Я-то пьян не был.
К моему удивлению, из пятисот приглашенных в тот день лишь один расстался с жизнью — им оказался двадцатилетний родственник хозяев; после свадьбы он отправился в Лондон и всю ночь гулял по клубам. Дело кончилось тем, что на рассвете он захлебнулся собственной блевотиной на склоне Примроуз-хилл.
— Слава Богу, он нам очень дальняя родня, — заметила позже Марджори, моя новенькая теща, большая любительница горячительных напитков и бурного веселья.
Она стояла у стойки бара и разговаривала с каким-то пожилым типом, явно страдающим сколиозом. Мое лицо разом вспыхнуло, будто облепленное горячей салфеткой, но, если верить отражению в зеркале, это почти не было заметно.
Она меня не видела. Светлые волосы были стянуты на макушке розовой резинкой; сбоку это напоминало перевернутый кроной вниз осенний тополь, он чуть покачивался в такт разговору.
Я направился к прежнему столику, у окна. Та же музыка, тот же столик, но другое освещение, другой стул — с надписью Рембо. До чего же приятно. Вдобавок, я уже знаю, что она пиликает на скрипке, и зовут ее либо Риина, либо Каджа.
— Привет!
— Привет! — я дружески закивал ей. — Слушайте, вы замечательно играли на скрипке, правда-правда.
Она внимательно взглянула на меня, словно заметила впервые. В глазах блеснула искорка: все-таки узнала! Для нее ведь лица в зале как туманом окутаны, клиенты целыми днями только и делают, что заказывают еду, а она машинально принимает заказы.
— Спасибо, — отозвалась она. — Видно, плохо вы в этом разбираетесь.
— Почему вы так решили?
— Я очень на скрипке играю плохо.
— Тогда? Или вообще?
— А?
— Концерт был замечательный, — зачем-то повторил я.
Сдвинув брови, она глядела на меня, будто хотела понять, что я за птица.
— Кофе будете?
— Да, — я кивнул. — Все, как в тот раз.
Она была явно озадачена.
— Кофе с молоком, — смущенно пояснил я.
Она ушла, а я сидел, сгорая от неловкости, всю эту бурю диких чувств как рукой сняло. И из-за чего? Подумать только! Естественно, мне сразу вспомнилась первая встреча с Милли, — близко ничего похожего.
Это произошло в Саут-Банке [18]; в зале Перселл-Рум шел концерт современной музыки, и гвоздем программы было мое сочинение под названием «Место встреч № 2». В перерыве я вышел на воздух и увидел девушку; она сидела в кафе, на столике перед ней были аккуратно, одна к одной, разложены программки. Вдоль щек висели длинные пружинки темных волос, а более располагающей улыбки я в жизни не видел. Прелесть что за девушка. Очарование я распознаю с первого взгляда. Но сам его лишен. Росту я невысокого, элегантно одеваться не умею и никогда не умел, волосы вечно растрепаны, но, увы, совсем не живописно. В моей внешности всегда есть какая-то незавершенность. А вот в Милли ощущается полная завершенность — как в первоклассной скрипке, которую мастер покрыл последним слоем лака. Но Милли родилась такой — ее отлакировали заранее. Когда наши тела тесно соприкасаются, я ощущаю эту особую гладкость и возбуждаюсь еще сильнее.
Официантка — Каджа или Риина — принесла мне кофе и предложила:
— Не хотите пирожное? Или что-нибудь пикантное? Селедку с ржаным хлебом? Может, булочку с говядиной и луком?
— Хорошо, давайте пирожное, — согласился я. — Звучит заманчиво.
Она взяла с соседнего столика меню и протянула мне.
— Неважно, принесите любое. На ваш вкус, — сказал я.
— Мне все нравятся.
— В таком случае выбирайте сами.
Она вздохнула, будто ей предстоял тяжкий труд.
— Тогда — кусок творожного торта, хорошо? Со взбитыми сливками? Или с миндалем и черникой?
— Замечательно! Любой. Особенно если это традиционный эстонский десерт. Пока что мне в Эстонии все нравится.
Она кивнула и, вытянув мой счет из-под блюдечка, что-то к нему приписала. В ту минуту, почудилось мне, я для нее почему-то перестал существовать. Наверно, она привыкла, что мужики в возрасте к ней клеятся, и наловчилась от них отбиваться.
Вскоре передо мной появился кусок творожного торта, увенчанного горкой сливок; эта горка напоминала кучку свежевыстиранного белья. Я решил прекратить заигрывание и как можно равнодушнее произнес:
— С виду очень аппетитно, спасибо.
— Он и правда вкусный, — сказала она. — Вам нужна ваша книга?
— Моя книга? Какая?
— Вы забыли свою книгу. Поэтому и вернулись.
— Но ее же не нашли.
— Потому что я унесла ее домой.
— А! — от смущения я замахал рукой. — Оставьте ее себе.
— Я унесла ее домой, чтобы починить. Из нее падало много страниц.
— Починить?..
— Клеем. У моего друга есть хороший клей. Он скульптор.
Я благодарно улыбнулся, а сердце мое покатилось куда-то во тьму. Значит, у нее есть парень… Небось, симпатичный, широкоплечий; расхаживает по студии в одной майке и обтесывает гранитные глыбы. А может, тот, с тощей козлиной бородкой?
— Хороший скульптор?
Она пожала плечами:
— Не знаю. Что такое хороший скульптор? По-моему, очень даже хороший. А пирожное вы лучше съешьте до меня.
