— Пожалуй, последнее.
— Я покалечен телесно, вы — душевно. Но вашу искалеченную душу, уважаемая, можно снова научить летать. А мое тело останется таким навсегда. Я никогда не смогу никого к себе привязать, увлечь. Когда я хочу плотской любви, то вынужден покупать ее или довольствоваться крохами со стола некоторых милосердных дам. Вы же можете вкусить от дионисийского колдовства чувственных наслаждений. Ни в чем не раскаивайтесь! Я завидую вам.
— Я не уверена, будете ли вы так же завидовать, когда я расскажу вам все. Это мучительно.
— Мучительно… прекрасное слово, живое, слово, которое будит фантазию. Ну что ж, любовь моя… я слушаю!
СДЕЛАТЬ ВСЕ САМОЙ
Я встретилась с Резой, новой подружкой Янни. Ловушка захлопнулась.
Реза борется за свои отношения с Янни. Я тоже борюсь за свои отношения с Янни, которые уже не имеют интимного характера, но жизненно необходимы мне, настолько, что я опасаюсь, как бы с этим переездом не отмер мой главный жизненный нерв. Но несмотря на все понимание, я не в состоянии была сказать «да», когда он предлагал вернуться. Слишком многое было невозможно, слишком глубоки корни наших споров, слишком мало осталось доброжелательности и взаимопонимания. Только теперь я осознала всю глубину потери.
Я должна все сделать сама, говорит Реза, и не зависеть от Янни. А я завишу. Завишу так, как зависит хороший актер от хорошего режиссера.
Наша связь носила такой характер, где один дополнял другого. Я и не подозревала, как много потеряла вместе с Янни. Я просто недооценила наш разрыв и осталась без слов, мыслей, мужества и сил. Он был моим утешителем, собеседником, творцом моего самосознания, ментором, наставником, вождем и величайшей нервотрепкой, бесстыднейшим сквернословом и преданнейшим деспотом из всех, кого я знала. Моралист, впрочем, самостоятельный в суждениях, разрушитель клише и штампов, неисправимый радикал. А я была проводником его творческих излияний, благодатной почвой для всех его посевов.
Моя позиция напоминала собаку на сене: я не пускала Янни назад, но и не отпускала от себя. Само собой, что Резе это не могло понравиться.
Перед встречей у нотариуса, где Янни переписывал дом на свое имя, он в последний раз спросил меня, очень завуалировав тонкий вопрос, не хочу ли я все-таки принять предложение о воссоединении. И если я действительно хочу, то он возьмет на себя все связанные с этим хлопоты. Я бестолково топталась и не могла сказать «да». Он тогда как раз сошелся с Резой, я не хотела их отношениям мешать, а наши с Симоном прерывать, несмотря на то что обстоятельства к этому располагали.
И вот я захлестнута неуклюжими словами, вульгарными сокращениями. Моя собственная речь оскудела, я не знаю больше слов, не рождаю мыслей. Теперь я состою только из паники и черных взглядов на жизнь. Я выплеснула свой жизненный эликсир, потому что не могла больше переносить Янни, не могла переносить его несносности и не понимала его незаменимости.
Ценность человека ты познаёшь, когда его уже нет рядом. Прекрасное живет в воспоминаниях, а настоящее отравлено слабостью и близорукостью.
Торак задумчиво смотрел на гладь маленького озерка впереди.
— Томас Бернгард умер. Вы читали его книгу «Погибший»?
— Отчего он погиб?
— От пьянства, одиночества, от непонятности смысла собственного бытия…
Погибший в романе — это его друг, который «разбился» о гениальность клавишника-виртуоза Глена Голда; его собственные способности были слишком малы, безжизненны.
— Почему вы мне это рассказываете?
— Ну как же, вы не находите здесь параллелей?..
Я ощущала сейчас свою голову почти мягкой на ощупь, старые, омертвелые мысли разрослись подобно раковой опухоли и подавили все без исключения надежды и силы. Я апатично влачила существование, ожидая момента, когда мои причитания не будут уже никого волновать и вызывать сочувствие. Постоянно занималась йогой. На одном из листков с упражнениями я прочла:
«Веди себя смело и не бойся трудностей, ведь тебе самой придется преодолеть их и одной пройти через муку и страх познания; точно так же, как ты должна сама умереть, ты должна и жить тоже сама».
И еще:
«Удовлетворение находится в усилии, в старании достичь цели, а не в уже достигнутом».
Как раз накануне вечером, Джек сказал, что я должна сама лепить свою жизнь, а не проводить ее в ожиданиях, а в одной радиопередаче психолог советовал женщине, находящейся в похожем положении: «Само по себе желание еще ничего не дает. Действовать вам нужно, действовать».
Янни говорил: «Дисциплинируй свой ум!»
Верно и то, что сказала Реза: «Ты должна делать все сама».
Но моя душа больна, мозг парализован от страха, мысли оцепенели, вместо огня радости ледяные слезы. Я не живу, а влачу жалкое существование среди страхов и депрессии, и никто не знает выхода из этого круга.
Вернее сказать, все вокруг знают, что нужно делать, но их советы не помогают — они, как правило, касаются здоровья сильных, энергичных людей, которые крепко держат в руках свою жизнь со всеми ее колебаниями и перепадами. Я свою уже не держу, и она просачивается как вода сквозь пальцы. Только иногда еще веселые, жизнерадостные, сильные люди подстегивают меня.
Я знаю, что должна прервать связь с Симоном. Его жизнь — это ежедневная рутина без новизны, взлетов и переживаний, скучное однообразие с хорошей пенсией в качестве конечной цели.
Но я уже утонула в нем, его рот и мой пол — это одно целое: его руки и мое тело любят друг друга; наши дыхания хотят быть вместе; мы хотим осязать, лизать, тереться друг о друга; держать, прижимать, шептать на ухо непристойности. Это наш язык, которым мы в совершенстве овладели, на котором можем говорить только мы, и ни один из нас не говорил так ни с кем другим.
— Мммм!.. — Торак ущипнул себя за мочку уха, почесал голову и, наморщив лоб, взглянул на меня: — Как можно ошибаться в человеке… замечательно, сударыня! Я действительно представлял вас совершенно иначе. Хотя я, конечно, предполагал, что видимость и реальность не совпадают, но не допускал, что разрыв между ними может быть так чудовищно велик.
Я нашла его тираду бесцеремонной и рассердилась.
— Я не афиширую свои провалы перед широкой общественностью, господин Торак, это в высшей степени непрофессионально. Вполне достаточно того, что другие это делают. Когда разрыв между образом и реальным человеком становится слишком велик, в эту трещину срывается душа.
— И что тогда делать?
— Склеивать трещину, а между тем приводить свое творчество в соответствие с личностью. Или наоборот, что тоже помогает. Некоторые так никогда и не делают этого и потому сходят с ума. Со мной это уже почти случилось.
