— Нашла? — спросил Квик, выходя из ванной.
— Нет.
Нагнувшись над ней, он отвернул край простыни и легонько куснул ее за плечо.
— Подожди, я сам найду. Держи, вот спички. А пожевать что-нибудь найдется? Да что это с тобой?
Он прикурил две сигареты и одну протянул ей. Лон затянулась.
— Ничего. Все нормально.
— Отлично. Перекусим?
Да, в этом был весь Квик. Были бы машины, любовь, пища…
— Есть холодный цыпленок в холодильнике.
— А ты будешь?
— Не хочу. Останешься сегодня у меня?
— Нет. Через десять минут мне надо уйти. А знаешь, о чем я думал, стоя под душем? — Он засмеялся, вгрызаясь в крылышко цыпленка. — Когда ты в платье, то кажешься толстоватой, а голая — в полном порядке! Объясни-ка, всезнайка, почему так получается?
— Надо не объяснять, а сожалеть об этом.
— Лон! Ты сердишься?
— Квик — твое настоящее имя? — Ее вопрос мог показаться смешным после их шестимесячной связи.
— А зачем тебе это знать? — спросил он добродушно. — Меня зовут Квик, потому что я самый быстрый, самый высокий, самый лучший! — Он стал изображать рев машины, набирающей скорость, и сжал воображаемый руль.
— У тебя есть родители?
— Что?
— Родители у тебя есть?
— Ну у кого их нет?
— А где они живут?
— Откуда я знаю!
— Вы не встречаетесь?
— Послушай, остановись. Я же твоими не интересуюсь. Там еще что-нибудь найдется?
— Что?
— Ну, цыпленка еще не доели?
— Да, кусочек найдется.
Лон встала с постели, обернулась полотенцем и подошла к холодильнику. Пока Квик стоял к ней спиной, ее рука осторожно вытащила из кармана его куртки злополучный кусочек картона.
— Квик?
— Ну? — Рот его был набит, и вопрос прозвучал невнятно.
— Пока ты был в ванной, я нашла вот это.
— Что именно?
— Какую-то карточку.
— Положи ее туда, откуда взяла.
— Я прочитала, что на ней написано.
— Ну и что?
Глаза Лон наполнились слезами, она резко повернулась к нему.
— Квик!.. Квик!.. Ты сошел с ума!
— Да что с тобой?
— Это ужасно! Ужасно! Неужели ты не понимаешь?
— Не закатывай истерику.
— Ох нет, нет!
Лон вытерла рукой глаза и, сдерживая рыдания, снова уставилась на картонный квадратик. На карточке вверху стоял штамп: «Резус — отрицательный». А ниже страшные слова: «В случае моей смерти я, нижеподписавшийся Эрнест Бикфорд, разрешаю любому медицинскому учреждению использовать мое тело и его органы без каких бы то ни было ограничений. Данное разрешение действительно для всех стран мира, где меня может настигнуть смерть». Дальше следовало пояснение, где и когда написано разрешение. И под всем этим стояла подпись: «Эрни Бикфорд». Лон схватилась руками за голову, а Квик искренне недоумевал.
— Тебя удивило, что меня зовут Эрни?
— Квик! Ох, Квик!
— Да ты вдумайся в то, что там написано: «использовать». Это от слова «полезный». Если вдруг я околею, то какая разница, кому пересадят мою печень или мои глаза. Главное — это поможет кому-нибудь выжить или увидеть мир. Все бродяги так делают!
— Но только не ты! Не ты!
— Почему же?
— Ты мне нужен живой — понимаешь? Не хочу, не могу представить, что тебя будут резать на куски.
Он расхохотался.
— Какая же ты дуреха! Одевайся! Подбросишь меня, а то я и так здорово опаздываю.
* * *
Спустя пять минут они были на улице. Квик сел за руль, а Лон устроилась рядом. Она места себе не находила, словно эта карточка была извещением о его смерти. Нагнувшись к заднему сиденью, чтобы взять несколько салфеток, она вдруг заметила следующий за ними чем-то знакомый автомобиль.
— Квик…
— Что, малыш?
— За нами кто-то следит.
— Ерунда! Тебе показалось.
— Нет. Видишь большой черный «бьюик»? Похоже, моя мать что-то заподозрила.
— Ты уверена?
— Да.
— Что будем делать? Уйдем от них?
— Бесполезно. Но она мне за это заплатит.
* * *
— Передать вам сахар?
— Нет, спасибо.
Кабина, выступавшая над корпусом «боинга», была переоборудована в комнату отдыха в восточном стиле. В небольшом бассейне, выложенном голубой плиткой, играл фонтанчик воды, а вокруг прямо на полу были разложены подушки.
В Слимане Бен Слимане, несмотря на его европейские манеры и костюм, чувствовалась какая-то животная жестокость, которая приводила Пегги в смятение. Иногда она ловила на себе его брошенный украдкой взгляд, откровенный, такой, какой бывает у мужчин, когда они вас хотят или мысленно уже обладали вами. Нет, есть в нем все-таки что-то отвратительное. Тогда почему же она испытывает к этому человеку какое-то странное влечение? Нахмурившись, Пегги постаралась отогнать от себя эту гаденькую мысль.
— Хаджи Тами эль-Садек будет вам вечно благодарен за то, что вы нанесли ему визит.
— Он был другом Сократа.
— Да, ваш муж много сделал для нашего общего дела.
В действительности же при жизни Греку было совершенно наплевать на все дела, кроме своих собственных. Его интересовали только деньги, откуда бы они ни поступали. И как можно больше. Принадлежа к богатому сословию, Пегги с рождения знала, что начиная с определенной цифры никакой дружбы быть не может, разве что временный союз, основанный на общих интересах. Этот старый краб эль-Садек пригласил ее на уик-энд, конечно же, не ради ее красивых глаз. Было и еще «что-то».
— Думаю, ваша жизнь радикально изменится в ближайшие месяцы.
— Почему вы так решили?
— Политика.
Вот оно что! Наконец-то до нее дошел подлинный смысл слов, сказанных эль-Садеком при прощании: «Вы сыграете важную роль в установлении равновесия сил на планете». Какую? Выйдя замуж за Грека, она утратила всякое влияние на американское общественное мнение. Конечно, при поддержке некоторых членов клана Балтиморов она тайно готовила своих сыновей Майкла и Кристофера к тому, чтобы подхватить факел, выпавший из рук их отца. Но время еще не пришло. Балтиморы возьмут реванш позже. И она вместе с ними. К этому Пегги стремилась изо всех сил.
— Но у меня нет никаких политических амбиций, — произнесла она с очаровательной улыбкой, — и никаких подобных планов по отношению к моим детям. Убийство первого мужа было страшным ударом для меня.
— Вы правы, но как это прекрасно, когда ваше дело продолжает жить и после вашей смерти.
— Вы говорите о замыслах Скотта?
— Конечно, — Слиман улыбнулся.
— Наши республиканцы успели наделать массу глупостей. Стране они, в общем-то, не очень и нужны.
