С этими словами он развернулся и гордо направился обратно к подъезду. Ноющий копчик выстреливал при каждом шаге, но прилетевшее в спину:
— Ты псих, Давыдов! — едва не заставило победно рассмеяться. Ну да, все так: искренне и обиженно. Катюха так и не поняла его замысла, а значит, приняла все Ромины слова за чистую монету. И решила, что он действительно сорвался с цепи после драки с Карпоносом и захотел раз и навсегда избавиться от доставлявшей одни неприятности Сорокиной. Ну пусть так, успеет еще объясниться. А сейчас главным было чтобы Катюха села в машину к своему кавалеру и выслушала его извинения. В том, что Карпонос приехал извиняться, Рома не сомневался.
Где-то в глубине души, прорываясь сквозь не отпустивший азарт, засвербело гадкое желание, чтобы Катюха дала-таки Карпоносу от ворот поворот, и Рома, подчинившись ему, даже глянул в подъездное окно. И чертыхнулся в голос, увидев, как Сорокина гордо вышагивает в направлении остановки, а Карпонос семенит за ней следом и, судя по активной жестикуляции, что-то втолковывает. Секундное ликование и гордость за Катюхину твердость тут же сменилось досадой на свои недоработки. Столько усилий псу под хвост! Обещание летело в тартарары, а больной копчик требовал хоть какого-нибудь удовлетворения.
Рома вытащил из кармана джинсов мобильник и набрал Катюхин номер. Три гудка — и отбой: Сорокина и не думала ему отвечать. Вот мегера: чуть обидится — и не подойти! А кому, спрашивается, все это надо? Уж точно не Роме!
Тем не менее он снова нажал вызов — и снова получил сброс звонка. Из одного только упрямства повторил еще раз — и тут увидел спускающегося по лестнице Строева. По ходу, нелюбовь к лифтам была у них в крови, но Рома увидел в декане возможность наконец достучаться до его дочери. И прежде чем тот успел открыть рот, Рома озадачил его своей просьбой:
— Доброе утро, Константин Витальевич! Можно у вас телефон на минуту? Свой разрядился, а Катя у меня учебник забыла, будет искать.
Строев посмотрел на него всевозможно недоверчиво, но за трубкой в портфель полез и Роме ее протянул. Рома благодарно кивнул и, не спрашивая позволения, свернул за лифтовую шахту. Придумать на ходу, как совместить матан и договор с Сорокиной, он не сумел.
Катин номер был вытащен Строевым на главный экран и подписан нежно «Катюша». Рома криво усмехнулся и вызвал эту самую Катюшу на разговор.
— Алло? — раздалось в трубке наполовину удивленное, наполовину недовольное. Рома снова усмехнулся.
— Слушай меня, Сорокина, и не перебивай! — быстро выговорил он. — Психом я стал по твоей милости, когда согласился на всю твою авантюру. Но после всех моих стараний с твоей стороны будет свинством отшить своего Санчо Пансу и не дать ему второй шанс. Пожалей парня, он не так уж и плох, если присмотреться. А мозги — дело наживное: вправишь!
Дожидаться ответа он не стал. Если Катюхе действительно нужен ее Карпонос, она разберется, что к чему. А его роль на этом заканчивалась. Он действительно сделал все, что мог.
Вернувшись на лестничную площадку, он отдал телефон Строеву, откланялся, ничего не объясняя, и получил в спину:
— Зайдешь ко мне после уроков!
Кивнул, потом через ступеньку взбежал на свой этаж, завалился в квартиру и успел еще увидеть в окно, как Сорокина садится в черную «хонду».
Рома бухнулся на табуретку и облегченно выдохнул. В нос забрался запах оставшихся блинчиков, и эйфория стала неминуемо отступать.
Кажется, он должен был радоваться тому, что отделался от Катюхи вместе с ее опекой, ее одержимостью и ее не всегда честными приемчиками, но ощущения освобождения не было. Скорее, потери. Как будто он мог Катюху потерять. Они никогда даже друзьями не были, и сегодняшние ее блины оказались, пожалуй, самым большим, что их связывало. Блинов Рома не ожидал. То есть он вообще ничего не ожидал этим утром и даже в мыслях не лелеял какую-нибудь Катюхину благодарность: было бы за что благодарить, честное слово!
Блины купили его с потрохами. Не какая-нибудь там яичница или бесконечно полезная овсяная каша — вполне в духе отличницы Сорокиной. Нет. Катюха заморочилась с блинами, а Рома не мог объяснить себе, почему это так его тронуло. Именно тронуло, родив в груди какое-то по-детски пьянящий восторг. Наверное, полжизни назад он так же чувствовал себя, когда мама пекла свои знаменитые пышки, от вкуса которых забывались все печали и радовала любая мелочь. Казавшаяся до этого скучной книжка, залетевшая в комнату оса, даже обычно ненавистное мытье посуды. Рома давно не испытывал этого чувства и никогда бы не подумал, что его способна вызвать Катюха Сорокина. Даже когда они сидели вдвоем, прислонившись спинами к входной двери, и она, краснея и смущаясь, рассказывала ему о своих промашках. Даже когда смотрела восхищенными глазами, начав наконец понимать этот злосчастный матан. Даже когда прижималась к Роминой груди — такая неожиданно беззащитная и ранимая, — и спала, подложив ладонь под щеку и чему-то улыбаясь.
А потом приготовила Роме блины — как будто знала, чего ему поутру захочется больше всего на свете. Или ему так сильно их захотелось именно потому, что на кухне хозяйничала Катюха? За эту странную ночь Рома узнал о ней куда больше, чем за предыдущие два с половиной года их знакомства. Оказалось, что вовсе и не была она пробивной беспринципной карьеристкой, прущей, как танк, и не стесняющейся в средствах для достижения цели. Оказалось, что внутри, за всей этой мишурой самоуверенности, у Катюхи пряталась добрая, наивная и порой даже робкая девчонка, слишком сильно нуждающаяся в понимании и поддержке, а не в одной их видимости. Оказалось, что ей действительно нравится о ком-то заботиться, а Роме неожиданно понравилось, что этим кем-то стал он.
Кажется, в последний раз?
Рома бросил в окно еще один взгляд. Черной «хонды» у подъезда больше не было. Кати не было тоже. Недавнее возбуждение улеглось окончательно. Рома выиграл бой, но проиграл войну. Глупая мысль, которой не было места в сегодняшнем дне. Ему еще к Строеву на ковер тащиться, и там явно накопилась не одна претензия. Пора заканчивать с самодеятельностью, пока студент Давыдов не переквалифицировался в рядового. Тем более что до исполнения мечты Рому отделял всего один семестр.
Он посмотрел на оставшиеся блины и принялся молча их доедать.
Глава 7
Катя сидела на переднем сиденье «хонды», судорожно сжимала одной рукой свой вновь обретенный рюкзак, а второй — букет из подмерзших хризантем и чувствовала себя полной дурой. Вот только не из-за Олега, который приехал к ней с извинениями и предложением начать все заново, а в ответ получил обвинение в рукоприкладстве и подозрения в бесчестных намерениях. Перед ним было стыдно, но этот стыд не шел ни в какое сравнение с тем, что теперь сжигал ее из-за Ромки.
Нет, ну надо же быть такой идиоткой! Ведь она же знала Давыдова! Знала, что он по меньшей мере не истерик, а по большей — еще и честный парень, который держит свои обещания, даже когда те кардинально расходятся с его желаниями. И если он пообещал разобраться с Катиными проблемами, не мог пойти на попятную, да еще и приписать Кате левые грехи. А она поверила неумелой, и заметно ведь неумелой, игре — почему? Потому ли, что слишком привыкла доверять одной себе, а ко всем остальным относилась с предвзятостью и подозрением? И искала подвох в любых добрых намерениях? Сама-то вон тоже не за просто так другим помогала. С Ромки отплату потребовала за свое участие в его судьбе, хотя он и не просил ее вовсе о помощи. И за шантаж, по-хорошему, должен был послать лесом и перестать здороваться. Наверное, Катя так и не поверила до конца в то, что он станет ей помогать. Причем помогать самоотверженно и бескорыстно, переступив через собственную нелюбовь ко лжи и не остановившись, даже когда Катя уже не требовала. Кажется, у Ромки Давыдова, пофигиста и вечного охламона со странными браслетами на запястьях, оказалось сердце рыцаря, а она была уверена, что таких людей уже не существует. Потому и попалась так глупо на его уловку, и сбрасывала потом в обиде его звонки, не желая разговаривать, а он не только не забил на нее с этими заскоками, но и умудрился вытянуть мобильник у Строева, чтобы объяснить свою задумку и чтобы Катя не сорвала собственный же наполеоновский замысел.
