Кричу. Кому? Не знаю. Не вижу. Лица слились.
— Андрей, уходи, полиция уже едет, — сказал одни из охранников.
Тот самый, который каждый день улыбался мне и говорил — доброе утро. Они все против меня, все. Хорошо, тогда я против них.
Оттолкнулся от человека в форме охраны и пошел, не разбирая дороги.
Месть. Только месть. Заплатят кровью.
Я шел куда-то, разговаривал сам с собой. Обещал проклятья на все головы. Обещал вернуться и поджечь их нахер. Всех, всех. Пусть горят в аду. Как я горю. Каждый день сгораю. Исчерпываю себя. Каждую молекулу своего тела исчерпать и погибнуть на пепелище этого костра. Буду смеяться и танцевать. Буду любоваться, как мучаются они и извиваются в последних судорогах.
Я сам устою это для них. Сам. А дальше неважно.
Когда я остановился, было уже темно. Осмотрелся, стою напротив пятиэтажки. Сбоку вывеска. Маленькая, стрёмная. Вывеска — Бар.
Вот, как раз подойдёт.
Пошел прямо на огонёк.
В полутьме бара, сначала доходил до нужного градуса восприятия действительности. Пил рюмку за рюмкой и бросал тупые взгляды в зал.
Обычно я не высматриваю девушек, но сегодня какое-то больное, совсем неприсущее мне поведение, вело куда-то, независимо от меня самого.
Я повернулся и осмотрел помещение.
Вот, сидит, разглядывая что-то в телефоне, одинокая девица. Сигарета медленно тлеет в её пальцах, губы в тупой усмешке. Красные, полные губы. Тёмные волосы сползают на грудь толстыми змеями.
Я оттолкнулся от барной стойки и пошатываясь пошел к столику. Громко отодвинул стул и сел, напротив затянутой в чёрное платье девицы. Ухмыльнулся.
Декольте почти полностью открывало её круглые груди. Чувствовалась некоторая теснота в бюстгальтере, но на лицо девка вполне ничего. Тонкие её руки легли на стол. Она посмотрела нагловатым взглядом и пошло разглядывая меня усмехнулась:
— Чего тебе? — прокурено прохрипела она, затянулась и выпустила мне в лицо струйку отвратительного, ментолового дыма.
— Может, пойдём отсюда, — скривил я пьяную улыбку.
Хотелось наплевать на всё, забыть всю свою жизнь и начать её с нового.
С чего-то очень плохого. Раз хорошее не получилось.
Трахнуть шлюху и упиться с ней вусмерть — самое оно.
— Нет. Сейчас придёт мой муж, — довольно улыбнулась девица. Видно моё внимание польстило ей.
Я засмеялся глухим, невесёлым смехом и удивлённо уставился на эту разукрашенную шлюху.
— Муж? — сказал с насмешкой.
Лицо её сразу стало недовольным, злым и каким-то даже некрасивым. Она скривила губы и резко сказала:
— Пошел на ***й отсюда.
— Ты серьёзно? У тебя есть муж? — я снова принялся смеяться.
Но тут, кто-то положил ладонь мне на плечо.
— Старик, я вижу у тебя проблемы.
Обернулся и увидал здоровенного мужика, что возвышался почти до самого потолка этого отстойного бара. Рядом, двое таких же.
Кожаные черные куртки, лица помятые в драках, не предвещали ничего хорошего.
Но я, будто влез в автомобиль без тормозов и не хотел звать на помощь или выпрыгивать. Несусь по этой опасной дороге в конце которой черная дыра и не желаю сворачивать.
— Это у вас сейчас будут проблемы, — громко сказал я и встал, хватаясь за куртку и упираясь в грудь мужику.
— Хорошо, — тот взялся за мою куртку и потащил меня к выходу.
Девка, улыбаясь, махнула мне рукой и я, неожиданно понял, что совершил что-то не то, но признаваться в этом себе уже совсем не хотелось.
Ну и хрен с ними, оттянусь, получу удовольствие. Теперь я должен непременно дойти до конца этой схватки. Иначе, что я за мужик такой, если испугаюсь трёх мужиков.
Зашли в тёмную подворотню. Крепкий мужик толкнул меня к стене. Хмуро посмотрел взглядом уничтожителя и проговорил:
— Так что ты там говорил, что у моей жены не может быть мужа? Она, что показалась тебе шалавой? Это ты зря старик. Моя жена — не шалава. Она даёт только мне. Слышишь?
— Вы не поняли мужики, — с улыбкой сказал я.
— Объясни, — развёл руками этот урод.
И я объяснил.
— Мужики, вот поверите, я просто не подумал, что у такой страшной суки может быть муж…
И тут началось…
Они напали на меня с трёх сторон и колотили так, что казалось, будто отбойные молотки ударяют раз за разом.
Я чувствовал, как боль разливается внутри и заполняет каждый сантиметр моего тела.
Они были в живот, в голову, в спину, а когда я упал, долго били ногами и каждый удар титановых носков, будто молот. Как мог, я закрывал голову, но и туда попадали чувствительные удары. Я уже терял сознание, когда услышал:
— Хватит, уходим.
Гул и свист, и голоса, и свет.
Дальше провал.
Возможно — это конец.
Совершенно точно знаю, что не хочу её отпускать. Она нужна мне сейчас больше чем кто-либо или что.
Открылось новое знание — оказывается мне стало легче. Столько дней сжимал в себе воспоминания, столько чертовых ночей винил себя и плакал.
А сейчас чувствую — всё, не могу больше. Стараюсь и не могу.
И вину не чувствую. Выгорело. Не забыл, нет, но выгорело.
Плохо? Хрен его разберёт, как плохо, а как хорошо.
Только сжимая в объятьях Лизу я совсем не чувствую угрызения совести, не чувствую что кого-то предаю. Меня предавали, а я не предаю.
Может так и происходит? Сначала в больном сознании все точки сходятся и сосредоточены на одном. Остальное отторгается. А потом, когда ты даже не замечаешь — отпускает, а ты по инерции ещё думаешь, что держит.
И наконец, неожиданно настаёт момент прозрения, оказывается всё давно прошло. Конечно. Болеть перестало. На протяжении жизни будет покалывать где-то в сердце, но уже не так больно как вначале.
***
Плед упал на пол, я выдохнул и член мой сразу отреагировал на близость женского тела. Волосы, лицо, глаза, плечи, грудь, щупаю, глажу, ощущаю, хочу.
Лиза прижимается сильнее, отзывается на ласки… значит простила.
Она поняла меня.
Склонился в желании подхватить и снова попробовать испытать то, что испытывал ночью. Повторить, но уже по-другому. По-новому. Откинув воспоминания и вину — навсегда.
Обхватил, прижал… за окном послышались шаги…
Я оттолкнула Лизу и быстро взял пистолет. Держу его рядом на всякий случай и вот пригодилось.
Я наставил пушку на дверь и жестом показал уйти в комнату. Лиза испуганно попятилась и исчезла в проёме, закрыв за собой дверь.
— Это я! — послышалось из-за входной двери.
И я расслабился. Голос Николая, как голос отца — успокаивает.
Я опустил пушку.
— Чуть в штаны не наложил, — усмехнулся я.
Он вошел, улыбнулся.
— Ну, что вы тут? — поставил на стул пакет, осмотрелся, заметил, как Лиза суетливо одевается в комнате. Качнул головой и усмехнулся.
— Да нормально, — отвечаю, и лицом показываю, чтобы не судил строго.
Он взглядом показал — это, мол, жизнь, что поделаешь.
Пообщались взглядами. Поняли друг друга.
— Ну что там? — говорю уже вслух.
— Короче Андрюха, новости неутешительные. Нужно уходить. Не сегодня, завтра, придут сюда. Машину вашу по всем телекам показывают. Направление знают, по камерам отследили. Так что давай, собирайся. Но сначала конечно позавтракайте.
Слова его обеспокоили. Хотя, этого следовало ожидать.
— А за вами…
— Не. Я, знаешь, какой хитрый. Поехал сначала до Бондаренко, а оттуда вернулся и здесь вышел. Так что хвост за мной просто не возможен. Я ведь ещё тот Штирлиц.
Лиза вышла. В глазах что-то светится, радость какая-то.
— Ну, привет, — Николай Николаевич подмигнул ей, — давай, садись, ешь. И давайте Андрюха не размусоливайте. Боюсь я что-то. Предчувствие нехорошее.
Лиза села за стол, поправила волосы. А я заметил, что рассматриваю её. По крупице по мелочам рассматриваю. И вижу по-новому, иначе, чем вчера.
Мы сели за стол. Я наложил в тарелки яичницу, порезал батон, налил сок в чашки.
Лиза смущённо улыбается.
