содержимое с нарезанными фруктами окатывает стоящую ближе всех к столу Гадюку.
«Шах и мат!» – улыбаюсь я, когда, получив порцию холодного душа, Анита обкладывает соперницу отборными ругательствами и убегает переодеваться.
И в суете, где официанты кидаются убираться и заменять вазу, Кейт жалобно извиняется, а девчонки злорадствуют на все лады: кто успокаивает одну неловкую бедняжку, кто «искренне» сочувствует другой, виновник этого переполоха садится рядом со мной.
– Налил для тебя, – протягивает он мне широкий бокал с плавающей поверх фруктов звёздочкой аниса. – Клянусь, сам не пил.
– А жаль, надо было отхлебнуть прямо из половника. Уверена, от этого напиток стал бы ещё популярнее, – жадно делаю я глоток, пока он посмеивается:
– Язвишь?
– Разве я могу? – отвечаю я и снова увлекаюсь коктейлем. Удивительно, что в такой толпе «благородных» девиц только он и догадался принести мне выпить. – Спасибо! Вкусно. Сюда бы только пару бутылок настоящего пиратского рома, – выдыхаю я, отставляя почти пустой фужер.
– Его я приберёг на случай, – наклоняется он к моему уху, – если тебя и правда похитят пираты. С твоим «везением» даже не удивлюсь.
А тем временем вся толпа в халатиках, брюках и пеньюарах. В кружеве, с отворотами и на пуговичках. В цветочек, с кармашками и в тапочках плавно, как косяк рыбы, перемещается к нашему дивану, чтобы послушать о чём мы говорим.
– Как себя чувствуешь? – спрашивает Адам.
– Чудесно, – покачиваю я перебинтованной ногой.
– Самое неприятное не то, что эти цветочные ежи выстреливают похожими на гарпуны иглами, – согнув палец, показывает он, – которые потом приходится вырезать, иначе не удалишь, а то, что на конце каждой из них имеется резервуар с ядом. И он вкачивается в ранку постепенно. Чем дольше времени проходит, до того как эти иглы удаляют, тем опаснее. Не бегайте к морю, – грозит он, – иначе, пиу!
Стоящая ближе всех к нему девушка взвизгивает, когда он тыкает в неё пальцем. И ещё пару впечатлительных за компанию взвизгивают вместе с ней.
– Но хорошо всё, что хорошо заканчивается, – улыбается он, – подтягивая «ужаленную» и присаживая к себе на колено. – Боишься, Адриана?
– Ещё как! – смущённо убирает эта пугливая, бледнокожая до голубизны, девушка за ухо рыжеватые волосы, хлопая белёсыми ресницами. – Я вообще моря боюсь. Ни за что бы не полезла.
– А почему ежей назвали цветочными? – другая девушка тоже рыженькая и тоже из новеньких выступает вперёд. Её я запомнила по очкам.
– Они похожи на экзотические цветы, Лиз, – показывает Адам руками, – такая круглая розовая шапочка, состоящая из множества, казалось бы, безобидных цветоножек. А вот и новый крюшон! Ещё потанцуем или пойдём на балкон смотреть фейерверк?
В общем, голоса ожидаемо разделились. Но думаю, он прекрасно знал, что сейчас будет именно салют. Потому что, сначала он встаёт, не позволив Адриане рухнуть на пол с его колена, а потом, недолго думая, поворачивается и поднимает меня на руки.
– Салют, значит, салют! – идёт он со мной на руках на балкон.
Я знаю, как мне сейчас люто завидуют, что я поступила необдуманно, неразумно, неосторожно и при этом выиграла такой «приз»: бесконечное внимание Адама. Но, обвивая руками его шею, думаю о другом: что я чувствую себя в его руках как дома, но это дом, в который возвращаешься после долгого отсутствия. Мне словно чего-то в нём не хватает. Я запомнила его другим. То ли мебель переставили, то ли картину перевесили. Не могу понять, что опять не так.
Но он не такой!
Он знает всех девушек по именам, даже новеньких. А оставшись без наушника с утра не мог вспомнить даже моё «парное» своему имя. Неужели из-за меня специально выучил?
Он пахнет тепло. Южной ночью. Солёным ветром. Цветущими апельсинами. А в обед на меня веяло свежестью арктических ледников. Озоном. Небом перед грозой. Сменил духи?
А ещё он какой-то приторно правильный и любезный. Где резкость? Где красование собой? Где доминирующая мускулинность? Где «плохой парень»?
Или его плохое «я» просыпается только наедине? В спальне, где девушку можно ударить наотмашь, а потом засунуть в неё свой нелиберальный карающий член? А когда этот «петух» находится в курятнике, то невольно включает режим «хороший отец», привлекающий самочек на подсознательном уровне? Он добросовестный, спокойный, надёжный, склонный к сотрудничеству – отличный кандидат для воспроизведения потомства.
– Как зовут твоего брата? – ставит он меня к перилам балкона и упирается в них руками в двух сторон так, что я невольно оказываюсь в кольце его рук.
– Давид, – откликаюсь я. – Но я зову его Додик.
– Жестоко, – усмехается он.
– Это моя месть ему за то, что он мелкая сволочь. Ему, конечно, не нравится. Но он всё равно вредный маленький гад, врун и ябеда. А ещё я его дико люблю.
– Не поверишь, у меня тоже есть брат, – смеётся Адам, – правда старший. И такой же засранец. Но хуже всего, что я его тоже люблю.
Дальше нам не дают говорить залпы фейерверка и восхищённые вопли девчонок.
В ночном небе снопами рассыпаются разноцветные искры, с треском разлетаются и опадают каскадами. Но я, воспользовавшись тем, что Адам ушёл (не может же он уделять внимание мне одной) бросаю перила и хромая, возвращаюсь в комнату.
– Не любишь салют? – с удивлением вижу я у шоколадного фонтана Кейт.
– А ты? – покрывает она жидкой глазурью клубнику, насаженную на тонкую палочку. И как ни странно, на неё даже брызги не летят.
– С некоторых пор все эти выстрелы напоминают мне похороны, – морщусь я от неприятных воспоминаний как с почестями хоронили папу.
– А мне войну, – откусывает она ягоду. Пачкает губы. Капает шоколадом на грудь. В общем, зря я засомневалась в её аккуратности.
– Первый крюшон был хуже, – наливаю я себе глоток нового. – Хорошо, что ты его перевернула.
– Хочешь секрет? – разглядывает она ополовиненную клубничину и после тёмного засовывает её под струи белого шоколада. – Я специально.
– Зачем?
– Слишком этой Аниты много. Она и в аквапарке на нём висла, всё делала вид, что расстроена из-за тебя. А Адам всё её утешал, обнимал, подбадривал. Не знаю, как только ты догадалась с ней
