натянута до предела. Я ведь далеко не железный.
Раздеваю её глазами, мысленно трахаю. Словно загипнотизированный стою, и больше никто, кроме неё, меня не интересует.
Закусив нижнюю губу, она манит к себе указательным пальцем. Хочет, чтобы вышел с ней на танцпол. Отрицательно мотаю головой, мол, не танцую. Света хмурится и, немного подумав, делает несколько шагов навстречу.
— Давай, Богдан… Немножечко, а?
Прижимается ко мне вплотную, задевает сосками и учащённо дышит, а затем разворачивается спиной и трётся ягодицами о мой пах. Обхватив её за талию, резко вжимаю в себя, чтобы осознала и почувствовала. Член нервно дёргается в штанах, ноет и умоляет о пощаде.
— Хорошо подумай, прежде чем что-то делать, Светлячок.
Она молчит и не шевелится, лишь даёт погладить себя по животу, не препятствуя, и будто обдумывает мои слова.
Я прекрасно понимаю, что являюсь для неё лишь таблеткой от сердечной боли. В паспорте всё ещё красуется штамп, она злится на Тимура за измену и, возможно, с моей помощью хочет ему отомстить. Я же не дурак, и её поведение вполне логично. Но вот странно, меня это ни капли не злит и не отталкивает.
Света разворачивает голову и, прижимаясь лопатками к моей груди, грустно смотрит. Облизывает губы и вдруг тянется за поцелуем. У меня сносит крышу от её сладкого запаха, который пропитал одежду, и приоткрытых, призывающих попробовать губ. Наклонившись, жадно её целую. Как будто наваждение, клянусь.
Мои руки всё ещё скользят по плоскому животу, поднимаются выше. Ладонь свободно сжимает грудь. Становится похер на людей, ошивающихся вокруг. И на её семейное положение тоже похер. Позже я объяснюсь с Тимуром, поговорю с ним по-мужски, чтобы отпустил. Он должен понять.
У Светлячка нежные губы — одно удовольствие целовать. Посасываю их, ласкаю языком тёплый влажный рот. Она запрокидывает руку на мою шею, ерошит пальчиками волосы на затылке и страстно отвечает. В висках не пульсирует, а оглушающе барабанит от похоти и наслаждения, не слышно даже музыку. Я давно хотел с ней всё это сделать. Ещё десять лет назад.
— Хочу тебя, — сообщаю, потираясь носом об её висок.
Собственный голос звучит сдавленно и хрипло, это единственное, что я могу сказать. Примитивно, прямо. Чёрт. На неё нельзя давить ни в коем случае. Вдруг передумает?
Света кивает и, повернувшись, обвивает мою шею руками. Не отрываясь от неё, свободной рукой вызываю такси и вбиваю свой адрес как конечную точку маршрута.
С парнями прощаюсь наспех, они у меня понимающие. Забрав Светин пиджак, возвращаюсь на первый этаж. Так быстро, словно она сможет от меня убежать. Но нет, стоит и ждёт.
Спустя несколько минут мы едем на заднем сиденье такси и продолжаем начатое. Мне всё ещё не верится — будто картинка из моих пошлых фантазий наконец ожила. Я целую жёстче, сильнее. Больше не боюсь, что испугаю своим напором. Пусть привыкает. Она тихо стонет и тянется за ласками.
В момент обоюдного сумасшествия я клянусь себе, что сделаю всё, чтобы она стала моей. Пусть пока я лишь её анестезия и единственный способ забыться.
Когда такси поворачивает к моему дому, ей на мобильный звонят. Достав телефон, Света хмурится. Звонок заканчивается, за ним следует ещё один. Она запрокидывает голову и учащённо дышит. Я догадываюсь, кто там такой настойчивый.
— Давай поговорю с ним? — тут же предлагаю.
— Не надо, Богдан, — мотает головой Света.
Она вскидывает взгляд, в глазах стоят слёзы. Твою мать. Умом понимаю, что всё. Конец. Приплыли. Но цепляюсь за последнюю соломинку.
— Боже… Что я делаю? Зря это всё… Я могу вернуться домой?
Может, я же не насильник.
Она сбрасывает вызов, но спустя несколько секунд на телефон приходит сообщение. Клянусь, не хочу читать, но взгляд выхватывает пылкие признания в любви от Тимура. Меня трясёт и лихорадит. Зря. Конечно, зря, Светлячок.
Ничего не отвечая, прошу водителя ехать в сторону центра.
Света смотрит на меня с благодарностью и продолжает сжимать телефон. Слёзы в её глазах почти высохли, и она будто протрезвела за эти пять минут. Кажется, даже отодвинулась немного.
Такси тормозит у подъезда, мы выходим на улицу. Она вертит головой по сторонам, думая, что Тимур поджидает её где-то поблизости.
— Прости… Прости меня, Богдан, — шумно вздыхает. — Я не могу.
Делаю вид, что понимаю. Киваю. На самом деле в голове такая каша, что хрен разберёшь. Стою как придурок и ощущаю, как внутри меня закипает кровь. Она всё ещё не определилась? Любит Тимура? Хочет простить? Я правда полный придурок. На хрена к ней полез? Знал ведь, что Света прилично выпила, и всё равно не устоял.
— Беги домой, — отвечаю ей. — Завтра на работу?
— Ага…
Она вновь бросается меня обнимать. Всхлипывает, дрожит. Всё вернулось на круги своя. Я во френдзоне.
— Ты правда не злишься? — спрашивает Света тихо. — Мне нравится так, как есть, понимаешь? Я совсем не готова к близости и отношениям.
— Понимаю, — отвечаю, сцепив зубы.
— Спасибо тебе, Богдан… Спасибо за то, что вытащил погулять. И за понимание тоже спасибо.
Она отрывается от меня и, посмотрев исподлобья, быстрым шагом направляется к подъездной двери.
Я стою под окнами её квартиры до тех пор, пока на третьем этаже не загорается свет. После этого со спокойной совестью сажусь в такси и, откинувшись на спинку сиденья, вновь называю свой адрес.
Света
Словно в насмешку, рано утром я получаю огромный букет цветов.
Алые розы, записку можно даже не читать. Я точно знаю, что это Тимур.
Наши отношения начались запланированно. Увы, не нами. После того как отец обнаружил в моём телефоне переписку с Богданом, меня посадили под домашний арест. Каждый шаг был под строгим контролем. Со стыдом вспоминаю, как отец потащил меня к гинекологу, чтобы проверить, насколько далеко у нас всё зашло. Вышла я оттуда пунцовая, сгорая от стыда и адского унижения, зато отец был вполне доволен полученным результатом.
Мне указали на будущего мужа. Вариант был не таким и плохим, потому что Тимура я знала с самого рождения, а он знал меня. Спустя короткий промежуток времени он позвал в кино. Это был не просто дружеский поход — мы должны были привыкать друг к другу. Так сказал отец, а я боялась его до дрожи и искреннее верила, что он всё ещё является угрозой для жизни и здоровья Тихомирова.
Отец не бросал слов на ветер: если кто-то переходил ему дорогу, он никогда и никого не щадил. В венах стыла кровь после его жестоких
