ты на хищницу совсем не похожа.
– Я хотела вас поблагодарить за вчерашнее. Если бы не вы, страшно подумать, что бы могло случиться.
– Ты уже благодарила. Тебе не нужно постоянно рассыпаться в благодарностях. А почему ты своему другу ничего не сказала?
– Другу? – удивлённо переспрашиваю я.
Странно, я привыкла называть Яра мужем, хотя мы и не зарегистрированы. Неужели это так заметно?
– Вы же близки с ним? Он явно не знает о случившемся. Почему?
Я снова пожимаю плечами:
– Просто не сказала.
Мне вдруг становится невыносимо находиться здесь. Слишком много чужой силы обрушивается на меня, и я чувствую себя Икаром, близко подлетевшим к солнцу. Роберт будто понимает это и немного отступает, смягчая взгляд. Время хищников… Главным хищником выглядит он сам.
– Показать тебе, как здесь всё устроено? – делает он круговой жест рукой и до меня доносится его волнующий смолистый запах. – А может быть хочешь перекусить?
– Нет, – улыбаюсь я – вы меня сегодня уже кормили не так давно.
– Это уже давно. Думаю, пора тебе снова подкрепиться. И перестань выкать, говори мне «ты».
– Попытаюсь. Но мне уже пора, так что…
– Ничего, – перебивает он, – поедим вместе, я голодный.
Он достаёт из винного шкафа бутылку и ловко откупоривает, берёт два сияющих бокала и наливает чуть меньше трети.
– Это «Сантигаини», мой любимый Верментино из Сардинии. Посмотри на этот яркий соломенный цвет, на этот блеск. Разве не начинает сердце подрагивать от одного вида?
– Да, подрагивает – не то слово, – соглашаюсь я, удивляясь своей откровенности.
– Возьми бокал и вдохни аромат.
Я послушно делаю, что он велит.
– Чувствуешь яркий цветочно-медовый запах с нотами морского ветра и пряных трав?
– Да, – удивлённо соглашаюсь я, поднеся бокал к носу.
– Теперь набери немного вина в рот. Живое, богатое и элегантное, правда? Очень свежее, покатай его во рту, почувствуй его гладкую текстуру, ощути фруктовую восторженность и головокружение, примерь на себя солёную страстную минеральность. Глотай. Разве это не секс?
– И кто из нас поэт? – пытаюсь я перевести всё в шутку, но чувствую, что начинаю дрожать.
Роб стоит на расстоянии вытянутой руки и рассматривает моё лицо, и от этого взгляда меня бросает в жар. А это разве не секс? Он так смотрит, что мне кажется, будто он уже трахает меня. У меня растёт стойкое чувство, что я играю с огнём и что мне пора убираться отсюда, но не делаю ни шагу, будто меня заколдовали.
– Ну как тебе? В год делают только две тысячи бутылок.
– Роскошно, – киваю я, сосредоточиваясь на вине, чтобы не смотреть на Роба. Мне делается немного не по себе от всего происходящего.
Он отходит от меня и включает газовую плиту. Я немного перевожу дух. Теперь, находясь на расстоянии я могу рассматривать его, не рискуя обжечься от близости.
Роб красиво, как в кулинарном шоу наливает на сковороду оливковое масло и отрезает два ломтя от неровной, перепачканной запёкшейся мукой, булки хлеба.
– Этот хлеб – настоящее произведение искусства, мы печём его сами. Сейчас убедишься.
Он бросает белые ноздреватые ломти на сковороду. Я не успеваю заметить, как в его руках появляется нож и крупный авокадо. Он моментально разрезает его и ловко извлекает косточку. Затем он переворачивает хлеб на сковороде и возвращается к авокадо, нарезая аккуратными ломтями и тут же разминая вилкой.
Рукава его чёрной, безукоризненно чистой рубашки закатаны до локтей, и я не могу оторвать глаз от его сильных, быстрых и очень красивых рук. Они просто совершенны. Он весь совершенен. Роб двигается уверенно и грациозно, не делая ни одного лишнего движения.
Из холодильника появляется половина, разрезанного вдоль лобстера и маленькое пластиковое ведёрко.
Роб выцарапывает мясо лобстера из панциря какой-то особой вилочкой и перекладывает в небольшую миску, куда тут же добавляет густой кремовый соус из ведёрка.
– Это трюфельный майонез. Мы делаем его с оливковым маслом, настоянном на белых трюфелях. Масло готовится со свежайшими трюфелями в Альбе*, в другом моём ресторане. Пьемонтские трюфели самые дорогие в мире, потому что лучше них ничего не может быть.
*(Альба – небольшой город в Пьемонте, в Италии, центр торговли белым трюфелем.)
Я наблюдаю, как на обжаренный хлеб укладывается грубое пюре из авокадо, а поверх него появляется горка из лобстера, смешанного со специальным трюфельным майонезом. Сверху падают маленькие цветочки, листочки и стебельки каких-то не опознанных мною трав.
– Пробуй, – приказывает Роб, ставя тарелку рядом со мной.
– Это так красиво, – восхищённо рассматриваю я сэндвичи, словно сошедшие со страниц кулинарной книги.
Они действительно выглядят потрясающе.
– Давай, – кивает Роб, – скажи, как они на вкус.
Я беру обеими руками большой бутерброд, который лучше было бы есть с помощью ножа и вилки, и, широко открыв рот, кусаю.
Это неимоверно вкусно. Сказать я ничего не могу, поскольку мой рот полон, а только машу головой, в знак полного восторга. Авокадо пытается убежать и расползается в стороны, лобстер с майонезом размазываются по щекам, а Роб, кажется, впервые улыбается и откровенно любуется моей неаккуратностью. Возможно, он всё спланировал и нарочно не дал мне нож и вилку, чтобы увидеть это.
Он протягивает руку и пальцем собирает с моей щеки и губ остатки лобстера. Затем он подносит руку к своему рту и облизывает палец. В груди становится горячо, а сердце медленно набирает обороты.
– Извини, – говорит он, подавая несколько салфеток, – забыл предложить.
Я вытираю губы и щёки, делаю глоток вина и возвращаюсь к еде. Роб тоже откусывает от своего сэндвича и, измазавшись так же, как и я, трёт салфеткой лицо.
– Фантастически вкусно. Большое спасибо за угощение, но мне уже пора двигать, – наконец говорю я, – а то уже скоро вставать, на работу собираться.
– Про поэзию не поговорили.
– Потом когда-нибудь. Буду рада видеть вас, ой, то есть тебя… буду рада видеть тебя в нашем клубе.
Я улыбаюсь, но он абсолютно серьёзен. Роб подходит ко мне так близко, что между нами, даже руку просунуть не получилось бы. Меня обволакивает его запах, я чувствую жар его тела и ощущаю себя бабочкой, приколотой булавкой энтомолога. Его глаза, как расплавленная карамель. Он вглядывается в меня и несомненно видит насквозь.
– Мне действительно пора, – шепчу я, но не пытаюсь отступить
