что полыхали во дворе, а я за них двое суток в обезьяннике провел. Спасибо брату, что не стал сразу вытаскивать меня оттуда. Кто знает, что я натворил бы. А так отделался воспалением легких, на которое мне вовремя намекнула та самая медсестричка.
Охренеть, уже полгода прошло! Но не было и дня, чтобы я не вспоминал Ермакову. Эта мразь глубоко засела.
Вернувшийся брат усаживается на свое место и сразу наливает нам виски, а официантка подает медсестричке второй коктейль. Та улыбается, но в глазах все еще боль. Смотрю на нее и думаю: она, совершенно посторонний мне человек, обеспокоилась о моем здоровье, в то время как моя невеста пожелала мне мучительно сдохнуть.
— Она уже знает, что мы здесь, да? — спрашивает брат, выдергивая меня из скверных мыслей.
— Конечно знает! — Ермакова подходит к нашему столику, как всегда, надушенная приторными духами, и первым делом стреляет взглядом в медсестричку. — Это же и мой клуб.
Та не теряется, ответив не менее оценивающим взглядом, скользнувшим по короткому блестящему платью.
— Позволите составить вам компанию?
Брат с ухмылкой поглядывает на меня. Готов руки потереть в предвкушении скандала.
— Часы принесла? — спрашиваю я.
— Вот они. — Кладет их на стол и снова смотрит на медсестричку. — Мы не представлены. Я Римма. Только сегодня о тебе узнала.
— А я о тебе даже не слышала, — отвечает медсестричка, соломинкой помешивая коктейль.
Брат хрюкает от смеха и отворачивается, а Ермакова бледнеет на глазах. Давно ее так не уделывали. А меня разбирает желание подлить масла в огонь. Пересаживаюсь поближе к медсестричке и, закинув руку за нее спину, указываю Ермаковой на свой диван.
— Присаживайся. С нами отметишь.
Она еле-еле натягивает на свое размалеванное лицо улыбку и уточняет:
— Что отмечаете?
— Сегодня ровно месяц, как мы с Настей встречаемся.
Медсестричка медленно поворачивает голову, смотрит мне в глаза и выговаривает:
— А кажется, я знаю тебя целую вечность.
Зря говорит, что плохая актриса. Вон как быстро в роль вошла, даже брат оливкой подавился.
— Надо же — какой срок, — морщится Ермакова, поверив нам. — Ты, Настенька, сильно губу не раскатывай. Камиль у нас мнительный, во всем ищет подвох. Придет день — и он припомнит тебе каждую копейку, что на тебя потратил.
Медсестричка переводит взгляд на нее и спокойно отвечает:
— Я ему жизнь вверила. Пока не пожалела.
Черт, детка, если так будешь продолжать, я и сам начну тебя бояться.
— Ты не забывай, глупенькая, люди с неограниченными финансами считают, что все продается и покупается. Мы для них — мусор, — язвит Ермакова.
— Если тебе так спокойнее, — парирует медсестричка, — можешь считать себя мусором. — Она берет меня за руку и скрещивает наши пальцы. — А мне достаточно быть любимой.
Больше не в силах терпеть унижения, Ермакова делает шаг от столика и, пожелав нам приятного вечера, уходит.
Странно, но впервые мне полегчало от ее ухода. Даже при наличии потенциальной конкурентки она не изменила самой себе. Все та же обиженная жертва, а я монстр.
Медсестричка отпускает мою руку, отсаживаясь подальше.
— Ничего не хочу знать, — предупреждает раньше, чем я открываю рот. — Это ваше личное дело.
— Ты уверена, что Камиль виноват в их разрыве? — вмешивается брат. — Все не так, как кажется.
— Я же сказала, мне пофиг. — Она отставляет бокал и встает. — Мне нужно в туалет.
Вздохнув, проглатываю глоток виски и тоже поднимаюсь.
— Я провожу.
Мы едва спускаемся на первый этаж, как появившаяся из ниоткуда Ермакова выплескивает на медсестричку стакан томатного сока.
— Никто не смеет меня оскорблять, ты поняла? — шипит ей, пригрозив пальцем.
В меня словно бес вселяется. Хватаю ее за волосы и встряхиваю:
— Исчезни, пока я сам этим не занялся.
— Это мой клуб, — цедит она сквозь зубы.
— Мне достаточно щелкнуть пальцами — и твоя доля снова станет моей, а ты загремишь за решетку. — Отталкиваю ее, подхватываю растерявшуюся медсестричку под руку и веду в туалет.
— Она ненормальная! — возмущается та, салфеткой смахивая сок с костюма. — Ей лечиться надо! Не понимаю, почему вы расстались? Вы же так подходите друг другу!
Я вхожу в туалет вслед за ней, осматриваю пустые кабинки и запираю дверь. Перекрываю кран, не дав медсестричке опустить руки под воду, и разворачиваю ее к себе. Она фактически садится на каменную столешницу, распахнув глаза, в которых застывает испуг. Рукой сжимаю ее челюсть, заставляя затаить дыхание и задрожать.
— Ты подыграла мне. Молодец. Ее это задело. Но завтра о тебе узнает Адель, потому что Римма будет наводить справки. Соображаешь? Мне придется представить тебя не только как нашу новую докторшу, а как свою девушку.
— Если это ударит по Олегу, то я согласна даже выйти за тебя, — решительно отвечает она. — Все, чего я хочу, это разрушить его мечты так же, как он разрушил мои. — На ее глаза наворачиваются слезы. — Меня приказали убить, Камиль. Понимаешь? Убить! Мою жизнь сломали, поставили крест на всем. Даже когда все закончится, ничего не будет как прежде. Наивная, доверчивая девушка Ася умерла. Но не от руки киллера, а от руки человека, которого любила. Я открылась ему, поверила, отдала душу и сердце. Этому негодяю…
Она всхлипывает, тая в моих руках, угасая, как уголек на ветру. Знала бы она, как похожи наши судьбы! Я прекрасно понимаю ее чувства, мне знакома эта выедающая боль: я с ней уже полгода живу.
— Хорошо. — Я отпускаю ее. — Умывайся. Домой поедем. — И выхожу из туалета, где уже топчутся от нетерпения засмущавшиеся девушки.
Ася
Закрыв лицо руками, я протяжно взвываю. Как же мне не хватает Варьки! Она бы обняла, выслушала, поругала, поддержала. Бездушному Камилю не понять, что такое дружеское плечо.
— Ты в порядке? — слышу я женский голос.
Передо мной выстраивается троица подвыпивших девиц.
— Он изнасиловал тебя? Это кровь?
Я с трудом соображаю, о чем они. Утираю слезы и спрыгиваю на пол.
— Нет-нет. Это томатный сок. Пролила на себя «Кровавую Мэри». Расстроилась из-за блузки. Только сегодня купила, — не очень правдоподобно улыбаюсь, но незнакомкам этого хватает.
Они расходятся, кто куда: по кабинкам и перед зеркалом — припудрить носик.
Я поглубже вздыхаю, все еще дрожа. Трудно взять себя в руки, когда тебя вертит в вихре, грозящем смертью.
Залезаю в сумочку за салфетками, а под руку попадается телефон. Девица рядом замечает этот кирпич и не скрывает улыбки, но мне плевать, что я выгляжу смешно. О другом думаю. Поднимаю лицо, смотрю на свое отражение и признаю, что добровольно превратилась в пленницу.
Я
