бы тоже хотел спросить вас, почему у нас в отделении разгуливают медсёстры прямиком со съёмок порнофильма? — похоже, он решил, что лучшая защита — это нападение.
— А вы в этом деле специалист или активный зритель? Думала, вам ролевушек и на работе хватает! — не могу удержаться, чтобы не поддеть мужчину, который, похоже, тоже краснеет — в темноте толком не видно.
— Ан-н-на Николаевна!
Вот уж не думала, что в моём имени столько шипящих звуков.
— Ладно, извините, — говорю примиряюще, — но я ничего не смогла сделать — не потащу же я её насильно переодеваться! И Надя ещё куда-то запропастилась, она бы ей мозги промыла.
Задумываюсь на секунду, а потом соображаю очевидное:
— Хотя вообще-то, вы сами почему здесь прячетесь вместо того, чтобы пойти и нарычать на всех как следует по своему обыкновению? Что, так сложно рявкнуть, чтобы она привела себя в порядок?
На меня кидают странный взгляд.
— Я что, такой жуткий? — голос тоже странный.
— Ну что вы, конечно нет, вы очень милый, — масло в моём голосе можно на хлеб мазать, но тут же возвращается язвительность. — Особенно когда даже кровати в отделении от ваших воплей трясутся. Так вы не ответили на мой вопрос — в чём проблема сейчас?
— Сейчас я сам стал объектом… э-э… повышенного внимания.
— И что, вы боитесь, что Верочка вас изнасилует? — не могу сдержать насмешку.
Никита Сергеевич тяжело и как-то устало вздыхает.
— Она очень молоденькая, я не хочу… обижать её.
Господи ты боже мой! С какой стати в нём вдруг проснулся джентльмен? А мужчина продолжает:
— Одно дело — замечания по работе, другое — когда нужно… ну, вы понимаете…
— Честно говоря, нет, не понимаю, — отвечаю ему. — Какая может быть трудность в том, чтобы вежливо и твёрдо сообщить человеку, что в хирургическом отделении надо работать, а не задом сверкать?
— Но… — Добрынин озадаченно замолкает.
Странное отношение к ситуации. Так боится задеть женщину намёком на неподобающий внешний вид? На меня, значит, орать можно — по работе — а Вере сказать, что её одежда не соответствует рабочему дресс-коду — тут он обижать её не хочет.
Пока я размышляю и злюсь на непонятные начальственные двойные стандарты, упускаю момент, когда ко мне вдруг прижимаются теснее. Не успеваю спросить, какого чёрта, как слышу:
— Вы что, не знаете, что врачу в стационаре нельзя пользоваться духами?
Удивительно, даже шёпотом он ухитряется препираться.
— Я не использую духи, — отвечаю так же тихо.
— Как это не используете? Тогда откуда этот запах?
Я чувствую, как сжимаются продолжающие лежать на талии руки, мужчина, качнувшись вперёд, склоняется ко мне и глубоко вбирает носом воздух, почти уткнувшись в шею под мочкой уха. По коже вдруг бегут мурашки, я чуть не ахаю, непроизвольно запрокидываю голову, но тут же дёргаюсь, пытаясь отстраниться.
— Никита… Сергеевич, осторожнее с конечностями, пока их вам чем-нибудь не прищемило! — шепчу язвительно.
— Это и правда не духи? — вдруг произносит он сипло.
— Смысл мне вам врать?
— Не знаю… — говорит тихо и опять склоняется к моей шее.
— Вы что делаете? — чуть не вскрикиваю от неожиданности, когда чувствую мягкое прикосновение.
— Тш-ш, тихо, пожалуйста, Анна Николаевна, — звучит хрипло, но спокойно.
— Никита Сергеевич, вы меня ни с кем не попутали? — язвлю дрожащим голосом, потому что он уже поглаживает мою талию в том месте, где она начинает переходить в… хм… выпуклости! А носом и губами зарывается в волосы за ухом, и такое простое движение простреливает меня от затылка к копчику, в конце концов собираясь внизу живота, налившегося тяжестью.
Бедром я чувствую, как в меня упирается кое-что твёрдое, и это только подстёгивает собственное возбуждение. Чёрт подери, что я делаю?.. Что мы делаем?.. Надо бежать отсюда, подальше от…
— Никита Сергеевич… — начинаю, с трудом унимая дрожь, но тут мы оба замираем, потому что слышим приближающиеся к двери шаги.
— Ну и где он? — совсем близко раздаётся ворчливый голос Веры.
Я зажмуриваюсь. Если она сюда зайдёт… отделению будет что обсуждать ближайшие полгода.
— Вер, ты чего здесь забыла? — голос Марины, ещё одной медсестры.
— Никиту Сергеевича жду, он сказал к нему подойти!
— Враньё, — тихий выдох мне в ухо, от которого волоски на коже становятся дыбом.
Мы прижимаемся друг к другу так близко, что я могу чувствовать тяжёлое дыхание мужчины, как и он — моё.
Возбуждение постепенно, хоть и медленно, спадает — всё-таки я не эксгибиционистка, чтобы с нетерпением ждать, когда нас застукают. Да и вообще, это просто у меня давно никого не было! Задумываюсь, а когда вообще был мой последний раз? Параллельно пытаюсь отстраниться от Добрынина, чтобы хотя бы не чувствовать бугор в его брюках, который меня… ну, не то чтобы смущает, но не даёт нормально думать. Похоже, он тоже не помнит, когда у него был последний раз, иначе бы не заводился так легко.
Вера, судя по всему, продолжает прохаживаться по коридору, шаги то удаляются, то приближаются.
— Она неплохая медсестра, да и вообще хорошая девочка, — говорю, просто чтобы отвлечься и что-то сказать.
— Дура дурой, — цедит Добрынин, и я с трудом сдерживаю смешок.
— Да, согласна, дура дурой, но очень хорошая и симпатичная. Из таких получаются прекрасные жёны — она будет смотреть вам в рот, воспитывать ваших детей и обслуживать вас по первому разряду.
— Меня? — зав, сдвинув брови, шепчет что-то непечатное.
— Может и вас, если захотите, — пожимаю плечами, перенося вес с одной ноги на другую — чем дальше, тем больше усиливается неудобство.
— Нет уж, спасибо, — сдержанно хмыкает он. — Открою вам секрет, Анна Николаевна, мужчины предпочитают женщин, интересы которых выходят за рамки покупки нового платья и запиливания очередного селфи в соцсетях.
— Чушь, — говорю резко. — Не надо мне тут втирать про прекрасный внутренний мир и прочую ерунду. На красотку с четвёртым размером и ногами от ушей поведётся значительно больше мужчин, чем на страшилку с учёной степенью.
— Процент идиотов среди людей примерно одинаков вне зависимости от пола, — пожимает плечами Добрынин. — Они могут спариваться, как хотят. Я говорил о тех мужчинах, у кого есть мозги в черепной коробке.
— Господи, ну вы как про приматов лекцию читаете. «Спариваться», скажете тоже… — морщусь.
— Мне синоним подобрать? — бровь взлетает вверх.
— Не надо, — знаю я эти синонимы. — Долго мне ещё тут селёдку в бочке изображать? — вожусь рядом с ним, пытаясь отвоевать себе хоть немного личного пространства.
— Пока та селёдка, — он машет головой в сторону выхода, — оттуда не выметется.
Не могу сдержать лёгкий смешок и зависаю, глядя на появившуюся на лице Добрынина улыбку. Она прямо
