её день. Чем занималась? О чём думала? Не скажет же.
— Меня взяли, — говорю тихо. Она вздрагивает. Смотрит с тоской, от которой выть хочется. Еще несколько дней назад от этой новости праздник бы устроили. Представляю, как Агата обняла бы за шею, встала на носочки и сказала: «Это потому что ты заслужил!»
— Поздравляю, — отвечает сухо. Её шаги беззвучны. Мягкие босоножки на плоской подошве обхватывают лентами икры. Помню, как мы их в Афинах выбирали. Взгляд останавливается на шее лебединой, на мягких прядках, что из причёски выбились. Провести по коже, убрать их… Пальцы чешутся. Снова на колени упасть, молить о прощении, только чтобы не молчала так. Как будто меня не существует.
У входа в ресторан преображается. В буквальном смысле надевает улыбку. Всегда так умела? Берёт под руку, ведёт к дверям. Тесть с тёщей уже здесь, как всегда приехали раньше. Дебильная привычка, постоянное желание указать нам, что мы опоздали, хотя приходим всегда минута в минуту. Агата столько раз сглаживала моё раздражение, столько раз говорила, что у папы это не привычка — он просто иначе не может. Показывать всем, какой он пиздатый — это да, без этого точно не может. Тесть хороший, но армейские тараканы охуеть как бесят.
— Рита Васильна, вы как всегда очаровательны, — улыбаюсь тёще, отодвигая стул для Агаты. Она садится. Не могу удержаться: касаюсь кончиками пальцев обнажённых плеч. Агата вздрагивает. Неприятно или неожиданно?
Делаем заказ, приносят вино и бутылку водки — тесть другое не пьёт. Разговор начинается с моего повышения, говорю тестю с гордостью, на время даже наш кризис на второй момент отходит. Тёща хвалит, Агата молчит. Когда приносят салаты, переключаемся на первое сентября, обсуждаем Каринкину школу. Обычный семейный ужин, как и не изменилось ничего. На основном блюде тёща начинает говорить о санатории, в который собралась осенью, когда Агата вдруг заявляет:
— Я устроилась на работу.
Дребезжит вилка о фарфор. Смотрю на неё, пытаясь понять, какую реакцию ждёт.
— Зачем? — мрачнеет тёща. — Марик, судя по виду, ты тоже не знал?
— Не знал, — продолжает Агата спокойно. — Я сегодня устроилась. — Она поворачивается и приторно улыбается. — Сюрприз, милый.
Что бы сделал прежний я? Сказал, что это блажь, нечего работать, пусть дома сидит. Нынешний я накосячил по-крупному, поэтому могу только протянуть:
— И где ты теперь работаешь?
— Делать нечего, Агат. — Это тёща включилась. Ох, Рита Васильна, лучше бы вы молчали… Я один чувствую, что Агата вот-вот рванёт? — А кто Каринку в школу водить будет и забирать? А уроки кто с ней делать будет?
— Ты много со мной уроки делала? — Агата — ледяная глыба, от неё волнами холод расходится. У меня даже кожа мурашками покрылась. Охуеть, какая властная. Почему такую себя раньше не показывала? — Из школы часто забирала или отводила? Насколько я помню, я всё делала сама.
— Тогда время другое было. — Тёща поджимает губы.
— Да. И трава зеленее, и солнце ярче. — Невозмутимо отрезав кусочек тунца, Агата отправляет его в рот с таким видом, что у меня аж привстаёт.
— Ну, — заключает за всех тесть, — пусть попробует. Если что, уволиться недолго.
Он всегда говорит с Агатой так: снисходительно. Как будто тот факт, что она девочка, делает её глупой. Понимаю сейчас, что тоже так на неё смотрел всю жизнь — сквозь призму тестя. Эта Агата новая. И она дико заводит.
— Спасибо за приятный вечер, — говорю, когда ужин подошёл к концу, и такси уже в пути. На улице прохладно, на плечах Агаты — мой блейзер. Про работу больше не говорили, о Каринке в основном. Только я заметил, что Агата в основном молчала? А когда она вообще разговаривала на таких вечерах? Смотрю на нежный профиль, замечаю плотно поджатые губы. Сколько там, внутри, в тебе, мась? Того, что не видел, не разглядел, не желал искать и открывать? Такси с родителями уезжает. Агата выдыхает, сбрасывает блейзер, отдаёт мне.
— Ты нашёл мне квартиру?
Подъехавшее такси позволяет ответить не сразу. Сажусь рядом, в тесноте такси близко-близко. Она демонстративно сдвигается к окну.
— Я съеду к Карену, — говорю честно. Врать не хочу, не сейчас.
Рвано выдохнув, она дёргает плечом, но больше не произносит ни слова. Не ругаться же в такси. Дома отпускает няню, выносит подушку и покрывало. Ясень пень, что в постель сейчас не пустит.
— Давай поговорим, — делаю слабую попытку.
— Не сейчас, — она качает головой.
Хорошо, подожду. Сколько потребуется, столько ждать буду. Только пусть простит.
Агата
Вечер с родителями прошёлся катком. Я смотрела на них и не понимала, почему всю жизнь позволяла отодвигать себя в сторону. Почему считала, что это нормально, гордилась даже тем, как родители обо мне заботятся. Как о вазе: поставили на видное место, любуются, иногда пыль протирают. Ваза думать не должна, вазе слово не давали. Для мамы важно, чтобы семья была идеальной, чтобы перед подругами можно было похвастаться. Поэтому Женьку в тёмный угол спрятали, лишний раз не вспоминают: наследник, но какой позор! Ну, ничего, скоро в себя придёт, можно будет опять всем говорить, какой младшенький молодец! Старшая тоже ничего, жаль только, что дочку родила, не сына. Ну, ничего, Марик вон какой мужчина! Ещё не одного сделает.
Даже папа, любимый мой, ко мне как к дурочке относится. Всегда можно уволиться… Серьёзно?! Вот и вся реакция на то, что дочь работать устроилась? Никто даже не спросил, куда и кем. А если кассиром в супермаркет под домом? Или дворником? Может, в проститутки пошла, не, никому не интересно?
Взросление — процесс сложный. Особенно болезненный, когда взрослеть приходится стремительно. Всю жизнь старалась быть хорошей дочкой. Художка, музыкалка, школа — всё на отлично, потому что иначе мама скажет, что бездарь. А бездарю одна дорога — улицы мести. Диплом красный. Кому пригодился? Маме: с гордостью его ещё год всем показывала. Папа похвалил. Вот и всё. К последнему курсу я уже замуж вышла, никто не ждал, что по специальности работать пойду.
И вот, пошла, и где ваша гордость? Таким не похвастаешься? Обида на родителей затмевает на время даже боль от предательства. Эта боль стала привычной, пульсирует в такт биению сердца, но уже не бьёт током. На нашей большой кровати мне всегда было
