— Как ты можешь говорить «полезно» о том, от чего полнеют? — удивилась Билли.
— Очень просто. Разве ты не слышала о европейской диете? Если твой обмен веществ не привык к потреблению жирной пищи, а ты вдруг ее съешь, организм получает встряску и сразу начинает сбрасывать вес. Конечно, это не должно войти в привычку.
— Ты уверена, что не ошибаешься? — спросила Билли, с недоверием глядя на небольшой, но безошибочно угадывавшийся животик, которым успела обзавестись подруга.
— Абсолютно. Если бы я не поступала так время от времени, я бы уже весила тонну.
Женщины развеселились и до конца визита Джессики не возвращались к разговору о замужестве. В конце недели Джессика вернулась в Истгэмптон, с неохотой покинув Билли ради составления меню и стараясь не подать вида, что соскучилась по своей загорелой команде. Несмотря на свои угрозы, она звонила им каждый вечер, а ее муж провел на суше достаточно времени, чтобы найти семитскую чету, которая с уважением отнеслась к кошерной кухне Дэвида-младшего и даже привезла свои собственные котелки, чтобы готовить чистую пищу.
— Билли, дорогая, — сказала Джессика, когда они прощались у самолета, — боюсь, я тебе не очень помогла, но я дала лучший совет, какой могла. Запомни: любая власть, любые человеческие блага и радости, все добродетели и все благоразумные поступки — все держится на сделках и компромиссах.
— Где ты нашла эту проповедь — вышитой на подушке?
— Эдмунд Берк, если не ошибаюсь. — Джессика озорно ухмыльнулась.
Она всегда гордилась, что позволяло ей чувствовать себя на голову выше своей несносной свекрови.
— Катись отсюда, уступчивая отличница, — рассмеялась Билли, в последний раз обняв маленькую подругу. — Иди и не греши, или что-то в этом роде. И знай, я единственная в мире, кто помнит тебя еще не такой отъявленно добродетельной и нечеловечески всепрощающей.
* * *
Тем временем в Мендосино закончился просмотр отснятого за день материала, Орсини и Файфи ехали к дому Вито в тяжелом молчании, не произнеся ни слова, пока по приезде не наполнили бокалы и не опустились в обтянутые чехлами продавленные кресла сырой гостиной.
— Все кончено, Файфи, — произнес наконец Вито.
— И слепому ясно, — ответил Файфи, — хотя бы по их голосам…
— Прошло два дня. Вчера я думал, может, она плохо себя чувствует, но сегодня на съемочной площадке я наблюдал…
— А когда ты не наблюдал? — мягко спросил Файфи, слишком погруженный в мрачные мысли, чтобы не попытаться съязвить.
—…И надеялся, что у них все пройдет. Но больше некогда обманывать себя: у нас нет ни метра пленки, от которой был бы какой-то прок. Значит, так. Мы отстаем от графика на два дня, а эти чертовы куклы вместо игры выдают дерьмо.
— Я испробовал все уловки, какие знал. Ничего, Вито, ничего не помогает. Сандра молчит, Хью молчит, оба говорят, что работают изо всех сил, она плачет, он кричит. Что нам нужно, так это пожарная команда!
— Картина, Файфи, нам нужна картина. До просмотра мне некогда было сказать тебе, но после обеда они, каждый по отдельности, перехватили меня и заявили, что «не собираются» сниматься в сценах, расписанных на следующие два дня.
— Не собираются?! — Файфи подскочил с кресла, словно обезумев.
— Да, именно в той сцене обнаженных, в большой, роскошной любовной сцене, без которой мы не можем обойтись, в итоговой, самой важной сцене всей этой чертовой ерунды. Они не собираются, повторяю, не собираются появляться вместе обнаженными в кадре.
— Вито! Что ты ответил? Что ты сделал? Они не могут на это пойти! Ради Христа, сделай что-нибудь!
— Файфи, отмени съемки завтра утром. Это бесполезно. Мы с тобой вместе пойдем и поговорим с каждым из этих придурков. Надо разобраться, в чем тут дело. Мы все уладим. На съемках случается и хуже, но все-таки дело движется, ты знаешь.
— Да, конечно, но когда снимаешь любовную историю, а парень и девушка ведут себя друг с другом так, словно дотрагиваются до гнилого мяса, это не то что снимать акулу, которая не хочет работать, или работать в проливной дождь, когда нужно солнце. Послушай, Вито, ты же понимаешь, весь фильм держится на том, что люди верят, будто эти двое любят друг друга, как Ромео и Джульетта. А не будь этих двух дней, они бы и меня в этом убедили.
— Файфи, давай немного поспим. Встретимся в отеле за завтраком. Тогда и вернемся к этому.
Когда расстроенный Файфи ушел, Вито сел и призадумался. Если Файфи серьезно обеспокоен качеством игры этих балбесов, то Вито столкнулся с гораздо более мрачной перспективой. Когда Мэгги две недели назад была в Мендосино, она рассказала ему такие новости, что он ушам своим не поверил.
* * *
— Вито, — твердила она, — я не могу сказать, кто мне сообщил, но поверь, это не слухи. Арви сказал, что намерен при первой возможности применить к твоему фильму «Положение о смене владельца».
— Но почему, Мэгги, почему? — Оба они знали, что «Положение о смене владельца», стандартное в большинстве контрактов, гласит, что с той минуты, как продюсер превысил бюджет, студия вправе заменить его. Это положение почти никогда не применялось, и сотни продюсеров, гораздо менее именитых, чем Вито, выбивались и из бюджета, и из графика, за что на студии их в худшем случае слегка журили.
— Насколько могу судить, он с самых Канн копит злость за то, что вложил деньги в «Зеркала». Он дал тебе «добро» на них только ради того, чтобы насолить этой сучке, своей жене, показать ей, кто на студии главный. Насколько я понимаю, он просто рисовался, а когда вы с Билли поженились, решил, что его обвели вокруг пальца. Назло жене он сделал широкий жест, а через две недели ты окрутил самую богатую женщину в мире, а он остался с этой филадельфийской снобкой, которая копейки ему не даст без того, чтобы сто раз об этом не напомнить.
— К деньгам Билли я не прикасаюсь!
— Ага, скажи это Арви. Он считает, ты должен ставить фильм на свои бабки, а не на студийные. Знаю, знаю, это не твой метод, но он в ярости. Вито, этот подлый завистник на все пойдет, чтобы до тебя добраться.
Да, подумал Вито, вспомнив, что говорила Мэгги. Когда Арви с такой легкостью зажег ему зеленый свет, Вито сам мог бы заподозрить, что дело неладно. Он верил всему, что рассказала Мэгги. Все складывалось одно к одному. К несчастью, все было совершенно ясно.
На следующий день незадолго до полудня Файфи и Вито нашли в отеле «Мендосино» укромный уголок и уселись среди викторианских кружевных салфеточек и пальм в горшках, как два побежденных самурая, которые нашли подходящее место для ритуального харакири.
— Черт знает что, — прорычал Вито. — Файфи, если бы Сандра превратилась в камень от того, что я наговорил ей, она бы ожила. Я испробовал все, даже правду, но и правда не помогла! Я говорил ей, что такой случай бывает раз в жизни, что сделаю из нее звезду, что она не может так поступить со мной и с тобой, что она больше никогда не найдет работы, что ее мать умрет от разочарования, что все режиссеры и продюсеры в мире внесут ее в черный список, я умолял, я кричал, только что не трахнул ее. Я бы и на это пошел, но она была холодна как лед.
