Вспышка, еще и еще одна! Пока наконец я не отпрыгнула в сторону, согнувшись пополам, как будто опасалась, что после того, как сфотографировали, будут еще и бомбить.
Уши мои пылали от стыда, да и мятое пирожное есть совершенно не хотелось. Я с досадой шлепнула то, что от него осталось, на поднос подвернувшегося официанта. Я только что подверглась нападению папарацци, и в глазах у меня сверкали разноцветные круги от неожиданных вспышек! Какой ужас! Как это подло! В самом деле, все, что пишут про них, — чистая правда. Мог бы и предупредить — я бы спокойно положила пирожное и хотя бы спину выпрямила... Стоп! А с чего вообще он взялся меня фотографировать? Неужели принял за звезду? Нет, ну мне, конечно, говорили, что я похожа на Сандру Баллок в молодости, но все-таки это кажется очень странным. Я огляделась по сторонам, пытаясь наконец разглядеть в толпе Аленку. Но вместо нее увидела только мистера Красавчика. Он опустил бокал с шампанским и лукаво улыбался. Сейчас он был мне особенно неприятен, я ненавидела все — его идеальный костюм, его идеальную светскую мордаху, непринужденную позу, а больше всего то, что он даже и не смотрит в мою сторону.
Все, хватит, надо прекращать этот балаган! Тоже мне, Катька — звезда светской хроники!
— Извините, но... — пискнула я, обращаясь к папарацци.
Однако, пока я приходила в себя, фотограф резко изменил траекторию движения и переключился на Анну Семенович. Я спряталась за колонну и осторожно выглянула из-за нее, выжидая. Подлый фотограф немного поснимал в другом конце зала и наконец остановился. Теперь он взял коктейль и разговаривал с двумя парнями. Одета вся троица была совершенно неподобающе ситуации — в старые джинсы, кроссовки и практически одинаковые растянутые свитера. Парни, казалось, совершенно не интересовались прекрасным. Зато они свалили на свои огромные тарелки сразу по целой горе бутербродов и неспешно их поглощали, отвлекаясь лишь на то, чтобы ограбить очередного официанта с подносом закусок.
Ужасная одежда, дурные манеры, немытые головы, отличный аппетит. Все ясно — это была стая папарацци. Соваться к ним с разборками мне было страшно. Ситуация казалась безвыходной: придется смириться и надеяться на то, что кадр не удастся или его забракует фоторедактор. Раскрасневшаяся и злая, я поставила бокал с недопитым жидким золотом и поспешила подальше от опасного места. Порылась в сумке, достала мобильник и попыталась дозвониться Алене. Тщетно.
Я беспомощно огляделась по сторонам. Нигде не было видно ни подруги, ни клиента, за которым меня отправляло начальство. И даже пижонский пиджак мистера Совершенство куда-то запропастился. Зал потихоньку пустел: вечеринка близилась к завершению. Наверное, и светский лев двинулся на афтепати вместе с остатками высшего общества. Может быть, там его еще немного поснимают папарацци.
Я вышла на улицу. Над галереей, полной лучших представителей эстрады, бизнеса, культуры и политики, раскинулось глубокое ночное небо, где сияли мириады совсем других звезд. Это была по-настоящему блестящая ночь, яркая и обезоруживающе прекрасная. Я с наслаждением вдохнула воздух, пахнущий мокрой травой, и почему-то улыбнулась.
— Куда? — Перед моим носом резко затормозила тонированная «копейка».
— Домой... — Улыбка не сходила с моего лица. — Мне надо домой.
— Дорогу покажешь?
На заднем сиденье попутки ничего не напоминало ни о современном искусстве, ни о коктейле из драгметаллов. Здесь валялась смятая газета «Жизнь», пахло пылью, а из колонок хрипел Таркан.
«Надо будет что-нибудь наврать начальству», — подумала я.
Глава девятая, или Победитель получает всё
Взятие Измаила заняло девять дней. Осада Карфагена продолжалась три года. Молодой человек, которого коллеги знали как Бориса Евгеньевича Ломотова, держался уже пять лет восемь месяцев и двадцать четыре дня. Карфаген пал под натиском превосходящих сил противника; Измаил покорился стратегическому гению Суворова. Работница юридического отдела Лена Кораблева, проживающая на одной жилплощади с Борисом Евгеньевичем, отчаянно желала выйти за него замуж уже примерно четыре года восемь месяцев и двадцать четыре дня и тоже напрягала все свои силы. Она шла на невиданные компромиссы с самооценкой, выполняла по двенадцать отжиманий в день, регулярно покупала развратное белье, в котором чувствовала себя чрезвычайно неловко, и даже подписалась на журнал «Гастрономъ», однако ее боевые победы все еще никак не могли подняться выше оценки «удовлетворительно».
Дела у Елены шли то лучше, то хуже. Пару месяцев назад, когда она овладела старинным рецептом рыбных расстегаев с вязигой, дело, казалось, стронулось с мертвой точки: сытый Боря, удобно расположившись на диване, даже сообщил притихшей Лене, что она «готовит, почти как его мама и будущая (Борина) жена». Однако после того, как Лена попыталась закрепить успех, Боря прочел ей приличествующую случаю речь убежденного «холостяка с подругой».
— Я не понимаю тебя, — говорил Боря своим теплым, низким голосом, от которого у Лены привычно вспотели ладони. — Зачем что-то менять, если нам и так хорошо? Ведь нам хорошо, Леночка, или ты так не считаешь? — Боря привлек ее к себе и нежно уткнулся носом в шею.
— Считаю, — пролепетала Леночка, мысленно подсчитывая, через сколько лет ее настигнет неминуемый климакс.
— Неужели штамп для тебя важнее нашей любви? Неужели пять миллилитров чернил тебе важнее, чем все, что у нас есть сейчас? — Голос Бориса дрожал.
Лена почувствовала себя предательницей.
— Ну пойдем, поотношаем отношения. — Борис ласково потянул ее в сторону кровати.
Через пятнадцать минут, выйдя из спальни, где Борис старательно, хоть и несколько однообразно приводил аргументы в пользу свободных отношений, Лена встала у раковины и включила горячую воду. Она мыла посуду за собой и Борисом и думала, думала, думала... «Здесь и сейчас, здесь и сейчас...» — как заведенная твердила Лена, пытаясь нащупать в себе проклевывающиеся спасительные ростки буддизма. И почему она постоянно так настойчиво заглядывает в будущее? Может быть, не стоит занижать оценки собственным отношениям и вместо «удовлетворительно» им стоило бы поставить твердую четверку?
Перед тем как сделать окончательные выводы, Лене пришлось с сожалением признать, что из участников сражения удовлетворенным, как ни крути, оказывался только Борис. Кому же еще действительно было хорошо? Мама Елены уже давно перестала воспринимать предполагаемого зятя, да и саму Лену всерьез; папа Елены (физрук средней школы, считающий, что хорошо работают только проверенные методы) обещал при случае надрать Борису Евгеньевичу задницу; на лицах подруг уже давно не читалось ничего, кроме плохо скрываемого сочувствия. Может быть, довольной была сама Лена?
