Денька успокоился. Счастливое лето медленно катилось к концу. Он уже заскучал по школе. Гербарий собрал. Даже не один, целых три. Себе и Рысе с Птичей. Он любил с ними дружить. Домой к ним приходить, играть с парнями-братьями, которые его слушались как старшего. Им гербарии пока не требовались, в детском саду не спрашивают. А в школе — в самый раз.
И действительно: все дома шло по-новому. Мать похорошела, помолодела.
Зажили, как полагается людям. Отец совсем поправился, ему разрешили на работу выйти.
Две четверти Денька доверчиво наслаждался невиданным покоем. Утром на завтрак мать варила ему кашу. И еще давала бутерброд с докторской колбасой. Знала, что сын больше всего уважает докторскую, шла сама заранее, покупала, резала внушительные бутерброды. Он это ценил! Ему ж расти надо, мужиком становиться. Еда нужна, чтоб настоящую силу давала. На булке с молоком далеко не уедешь, хотя и это не худший вариант.
И вообще — ему хотелось материнской заботы. А то все один да один. Даже весь первый класс сам себе рубашку гладил к школе. А тут мама — и стирала, и гладила. Как настоящая полноценная любящая мать.
Дениска крепко помнил, что такое плохо, поэтому ценил заботу и радовался каждый день, не забывал.
А на Новый год взяли да сорвались. Оба. И отец, которому ни капли нельзя, иначе смерть, и мать, о которой вообще что говорить.
И все пошло по-прежнему.
И вот уже весна.
И конца этому нет.
А теперь Денька понимает, что и не будет.
Так что он-то знает: женщины пьют. Еще куда страшнее мужиков. Гораздо. И за то, что у них, у Рыськи с ребятами, мать не пьет, надо каждую минуту судьбу благодарить. Это и есть их главное счастье.
— Поняла? — спросил Дениска Рысю.
Она даже представить себе не могла, как это, когда мама пьяная. Девочку аж передернуло. Она взяла Деньку за шершавую руку в цыпках, как братика, чтоб не так страшно было.
— Давай пообещаем на всю жизнь, что никогда не будем пить. Даже пробовать не станем, — предложила младшеклассница школы с углубленным изучением двух иностранных языков.
— Давай, — согласился ее друг. — И всем твоим велим, чтоб не пили.
— Да они сами не хотят. Они же видят, как это страшно бывает.
— Сейчас не хотят, потом захотят. Пример с отца вашего возьмут и захотят, — резонно заметил Денька. — Пусть каждый день помнят, что пить никогда нельзя.
Они пообещали это тогда, в песочнице! Поклялись самой страшной и верной клятвой: не пить всю оставшуюся жизнь. И еще: что они теперь брат и сестра. И он, Денька, брат всем остальным ее братьям и сестре.
— Ты приходи к нам жить, — предложила Рыся. — У нас на завтрак всегда каша и омлет. И еще какао. Мама готовит. А вечером иногда отец… Готовил… Если не пьяный. Но сейчас не знаю. Я не хочу, чтоб он вернулся. Мне его жалко. И я его люблю. Только мне не хочется с ним жить. Никогда не знаешь, чего от него ждать, устала я.
Так они побратались. Стали назваными братом и сестрой. Как в старых сказках.
Они пошли тогда домой вместе. Так часто случалось и раньше, когда Рыся точно знала, что отец не подведет и вернется домой трезвый.
Птича все спала, правда, температуру сбили. Мама тоже отоспалась, хотя под глазами ее проступали темные полукружья. Но в целом от нее шел покой и умиротворение.
— Мам, я Деньке все рассказала. Про папашу. У него тоже проблемы. Пусть он у нас ночует, а?
— Пусть, — согласилась мама, которая зауважала Дениса с первого взгляда, еще на школьной линейке первого сентября, когда привела своих девочек в новую жизнь, учиться.
Денька вел себя тогда как настоящий джентльмен: пропустил барышень вперед и портфели у обеих взял, чтоб лучше смотрелись со своими огромными букетами и в белых оборчатых фартучках.
Ляля тогда глядела и любовалась: вот это истинный кавалер. А Денька с Рысей еще и за одной партой оказались. Повезло несказанно.
— Пусть, конечно, ночует. Только надо у родителей разрешение спросить.
— Им все равно, — сказал Денька и втянул в себя воздух.
Рыся понимала, что он сдерживает бег слез. Не хочет перед их мамой выглядеть слабаком и нюней.
Мама все поняла. Не стала развивать тему родительского равнодушия, ахать и осуждать.
— Ну, я просто позвоню, предупрежу, оставлю наш номер телефона. Я так обязана сделать, Денис, понимаешь? Таковы правила.
Правила Денька любил. Ценил и уважал. По правилам легко жить. Силы зря не тратятся.
— Хорошо. Спасибо, — согласился он. — Я не насовсем. Но иногда хоть. Передохнуть.
— Мы тебе всегда рады, — заверила мама.
Она любила гостей, у ее родителей был всегда хлебосольный дом, в котором хватало угощений для зашедших на огонек друзей.
Мама тут же позвонила родителям Дениса и сообщила, где их ребенок. Те еще только с работы вернулись и все соображали. Записали телефон. Сказали «спасибо». Пригласили тоже заходить на огонек.
Проснулась Птича. Они вместе сделали уроки. Потом Рыся села на свой диванчик почитать и уснула. Уже до самого утра.
Отец неделю не заявлялся. Правда, звонил все время. Чуть ли не каждый час. Иногда говорил с детьми, иногда с Лялей. У всех просил прощения. Каялся.
Ляля ему уже не верила. Что-то в ней надломилось. Она понимала, что пить он не бросит, что будет пользоваться ее добротой и отходчивостью, пока она не уйдет на тот свет.
Тот свет, кстати, все чаще казался ей отличным вариантом. Она невероятно уставала во время этой беременности. Думая о родах, не представляла себе, откуда возьмутся у нее силы, чтобы помочь младенцу появиться на свет.
Муж все звонил и звонил.
Тогда Ляля поставила условие: он должен сделать что-то, чтобы семья поверила, что обещание бросить пить — не очередной пустой треп.
— Хочешь, я зашьюсь? — решительно предложил Артем.
Он и раньше, бывало, в определенном покаянном настрое предлагал вшить ампулу, или, как ее называли, торпеду. Действие ее заключалось в том, что, если человек со вшитой торпедой выпивал, он мог сразу отдать концы. Тут или надо было перед выпивкой извлечь торпеду, или уж совсем не пить. Ну, или, конечно, пить и подыхать, как собака.
Ляля всегда отказывалась от такого страшного, на ее взгляд, варианта: уж очень опасным для жизни он ей представлялся. Вдруг муж забудет, выпьет… Тогда она будет себя винить в его гибели. Нет, лучше не надо.
Но на этот раз она согласилась. Мало того — уверенно потребовала. Да! Это и был тот самый, решительный и окончательный ход, после которого его можно будет простить.
Они так и договорились.
На следующий же день отец пришел, гордо показывая швы на бедре: вот, мол, обещал и поспешил исполнить.
