– Ты что, – отмахнулась Леночка, – это с его-то характером! Он позвонить-то боится... Дусечка, ну он же раскаялся! Ну он же меня любит!
Из всего сказанного Катькой для нее, бесспорно, самым значимым было то, что Коленька ее любит.
– Если ты ему позвонишь первая и позовешь обратно, я тебя уважать перестану, – сказала Дуська и отключилась.
Леночка понимала, что подруга права. Она три часа себе внушала, что подруга права. Она три часа себя убеждала, что нельзя ему звонить первой. Нельзя, потому что он, как мужчина, должен сам переступить через свою гордость и совершить настоящий поступок. Она думала об этом ровно три часа. Через три часа она ему позвонила.
...Они приблизились еще на десять метров к обувному центру.
– Ты перестала меня уважать? – спросила Леночка.
– Перестала, – согласилась Дуська, – но готова зауважать снова, если ты все-таки – и прямо сейчас! – возьмешь себя в руки и купишь сапоги. И выбросишь этого Коленьку из своей жизни.
9
Эта глава наглядно демонстрирует превосходство новых сапог над мужиками
Коленька вернулся.
Он ходил на работу, вечерами съедал предложенные котлеты с гарниром, садился за компьютер и писал свои отчеты, а потом ложился с Леночкой в одну постель. Но делал все это с таким непередаваемо обиженным видом... Как будто это не он провинился, не он предал их с Леночкой сказочные отношения, а, наоборот, она чем-то перед ним проштрафилась. Леночка с трудом себя сдерживала, чтобы не начать оправдываться.
– Что в этом мире меня всегда удивляло, – сказала как-то Дуська по этому поводу, – так это люди, которые сами кому-нибудь нагадят, а когда ты их ткнешь носом в их же дерьмо, они еще на тебя и разобидятся.
– Ну что ты так... – поморщилась Леночка, всей своей поэтической натурой не выносившая слова «дерьмо».
– А как еще?
Действительно, Леночка и сама все больше приходила к выводу, что иными словами поведение Коленьки и их нынешние отношения было не описать. Сказка кончилась.
Но Леночка все это понимала умом, сердце же сей факт принять отказывалось. Душа еще пыталась верить, что все еще выправится, наладится, ибо любовь все равно сильнее, а человек имеет право на ошибку, к тому же если любишь, сможешь простить. И Леночка, она изо всех сил пыталась простить Коленьку. По привычке любовалась им ночью, приподнявшись на локте. И он был таким хорошим, таким милым, таким беззащитным, таким родным.
Но потом наступало утро, и Коленька поднимался с утра, и был хмурым, недовольным. И кофе ему горчил, и брюки не находились. Он вез ее, как было заведено, утром на работу все на том же серебристом «Пассате», той же дорогой. Так же, как раньше, целовал в щечку. Но все это было не так и не то.
– Опять тебе звонит твоя Дуська! – зло рыкал он.
– Не кричи на меня, пожалуйста, – спокойно останавливала его Леночка.
Зыркнув побелевшими карими глазами, он уходил в другую комнату. А Леночке хотелось прямо тут, где ее застали эти слова, упасть и умереть.
Но она не падала и не умирала, а все продолжала надеяться на чудо.
– Я не понимаю, что ты за него так цепляешься, – сказала Дуська, паркуясь около обувного центра и глуша мотор. – Неужели статус замужней дамы так важен? Или для собственного самоуважения нужен рядом такой глянцево-мужественный козел? Зачем терпеть все это, для чего? С трудом верится, что ты его любишь. Ну нельзя любить человека, который тебя не уважает.
Дуська сказала это, не глядя на Леночку. Так, как будто пробормотала себе под нос. И Леночка тут же в ужасе поняла, что подруга в сотый раз права: Коленька был такой красивый, такой приятный на ощупь, все женщины с такой завистью оборачивались ей вслед...
– Неужели ты сама не задумывалась о том, что отношений давно уже нет?
И об этом, положа руку на сердце, Леночка задумывалась.
У нее как-то даже стих написался:
Я заламывать руки не буду —
Я надену отглаженный фартук.
Всю до дыр перемою посуду
В никому не понятном азарте.
Доберусь до полов и натру их,
Чтобы в фартуке в них отражаться.
Отдохну на минуту-другую
И начну с книжной пылью сражаться.
Разберу все бумажки и книжки,
Я для каждой найду новый ящик,
Только письма оставлю поближе
Чтоб на них отвечалось почаще.
А когда в моем доме дремучем
Наконец воцарится порядок,
То настанет черед самых лучших,
Самых празднично-ярких нарядов.
Я, в вечернее платье одета,
Соберу всех друзей и знакомых,
Чтобы вместе гулять до рассвета,
Чтобы стены качались у дома,
Чтобы были и счастье, и чудо,
Чтобы музыка громко звучала,
Чтобы пачкать полы и посуду,
Чтобы завтра начать все сначала.
И представлялась Леночке не их совместная с Коленькой «двушка», а ее маленькая комнатка в родительской квартире на Ветеранов. Ведь именно там есть и книжки ее детства, и бумажные письма в ящиках стола, и там срочно нужно навести порядок.
Леночка выбрала себе дивные лаковые сапожки на изящном каблучке. Надела их и все не могла в магазине находиться в них, налюбоваться – так ей сразу стало легко и хорошо.
– Знаешь, что я ему на самом деле простить не могу? – неожиданно обратилась Леночка к Дуське.
– ?
– Совсем не измену, как ни странно... – Леночка сама только сейчас вдруг это поняла и задумалась. – Он мне сказал как-то... На меня вдохновение нашло, я встала ночью, взяла в руки блокнотик, ручку, сижу у окошка... А он вдруг проснулся и говорит: «Ложись быстро, что ты там опять фигней страдаешь! Женщин-поэтов, – говорит, – не бывает, и нечего рыпаться. Нечего делать – иди постирай». Вот так.
– А что же ты мне раньше не рассказывала? – изумилась Дуська, которая Ленкины стихи просто обожала. – Давно бы его не то что об стенку – в окошко бы вышвырнули.
– Давай прямо сейчас мои вещи вывезем? – попросила Леночка.
– Отлично! – обрадовалась Дуська. – Созрела! Сапоги лучше!
Дуська, кстати, тоже выбрала себе кожаную зимнюю пару с толстым мехом и на удобном невысоком каблуке. Не такие вызывающие, как Леночкины, но очень даже ничего. Сапожки зеленого цвета.
– Зачем тебе зеленые сапоги? – изумлялась Леночка.
– К красному пальто, – невозмутимо ответила Дуська.
– А ты что, тоже кого-то бросила?
– Не бросила – прошла, как двор. Как этап.
– Этого такого стильного метросексуала Валерочку?
– Валерочку, фотографа. И если изъясняться терминами «бросил», «не бросил», то скорее он меня оставил, – подруга на минутку задумалась и выдала:
Назвал меня Дульсинеей.
