— Госпожа, вы будто имеете глаза на затылке, — бывало, восхищенно шептала ей карие Михримах.
— Этому фокусу научил меня отец, — отвечала ей она таким же шепотом. — В моей стране, у нас в горах, все мы любим охотиться, понимаешь? А на охоте необходимо знать о том, что творится позади тебя. Я еще научу тебя этому, Михримах.
Но она ничему не успела научить эту девочку. Та прожила слишком мало, чтобы узнать что-либо, кроме того как надушить амброй губки ее молодого лона да украсить розами юное тело.
Мысли валиде Сафие вернулись к событиям предыдущей ночи. В молчании Эсперанцы она могла быть уверена. Но не было ли ошибкой позволить Гюльбахар увидеть так много? Легкий ветер, долетевший до окна, заставил ее чуть поежиться. Несмотря на самое начало сентября, утренний холодок уже давал о себе знать, а листья деревьев в дворцовых садах засверкали золотыми красками осени. Легкое движение головы заставило ее почувствовать колыханье тяжелых серег — жемчуг и рубиновые кабошоны непревзойденной чистоты и сказочной величины — у самого горла. Мочки ушей болели от их тяжести, и она с удовольствием бы сняла украшения, но долгая привычка научила ее не обращать внимания на физические неудобства и признаки усталости или слабости.
— Айше. — Валиде на мгновение чуть отвернула взгляд от окна. — Мои меха.
Но четвертая и самая молодая из служанок, загодя догадавшись о том, что может потребоваться госпоже, уже подносила ей накидку, парчовую, подбитую соболями шаль.
«Из Айше выйдет превосходная служанка, — подумала Сафие, когда девушка накинула шаль ей на плечи, подарив невольницу улыбкой и снова возвращаясь мыслями к настоящему. — Девушка быстро соображает и умеет наперед позаботиться о том, что может потребоваться ее госпоже в следующую минуту. Ценное качество для прислуги во Дворце благоденствия».
Она, Сафие, была права, приняв их в подарок, Айше и ту другую, как бишь ее. Валиде молча следила, как пальцы служанки ловко обертывают мехом ее ступни. Одна из этих девушек смуглянка, а у другой кожа до того белая, прямо чудо, ни одного пятнышка на ней. Мехмед, сын Сафие, великий султан, у него такие необычные вкусы, наверняка наслаждался ею сегодня ночью. Все, что угодно, только б отвлечь его от безумного увлечения прежней фавориткой, той, которую весь гарем уже зовет «хасеки». Его надо излечить от этой пагубной страсти, и как можно скорее. Она сама за этим присмотрит.
У дверей покоев валиде-султан, в том коридоре, который ведет от женской половины к помещениям евнухов, послышался слабый перезвон фарфора, это распорядительница кофейной церемонии и ее помощницы пришли и теперь стоят у дверей. Она, валиде, давно догадалась о том, что эти женщины уже здесь и ожидают позволения войти, причем до того, как услыхала едва слышное позвякивание фарфоровой посуды: ей сказало о них слабое предчувствие, какое-то сгущение воздуха, что ли. Как описать, откуда ей становятся известны такие вещи? Несмотря на то что она бодрствовала всю ночь, Сафие отдала приказание не беспокоить ее. Она не нуждалась ни в отдыхе, ни в еде для подкрепления сил; ночные бдения у постели ее повелителя, старого султана Мюрада, еще много лет назад приучили ее обходиться без этого. Все, в чем она нуждалась, это в тишине и времени для размышлений.
Давно, тому уже много-много лет, когда Сафие совсем юной впервые попала во дворец в Манисе,[12] его тишина подавляла и пугала ее. Это было так не похоже на все, что она видела до тех пор. Они трое, три Ночных Соловья, были тогда вместе, и те дни, когда она нынче оглядывается на них, кажутся ей напоенными солнечным светом. Спустя много времени, особенно с тех пор, как ее сын стал султаном, она стала понимать необходимость молчания и тишины. Это оружие, которым надо пользоваться, своего рода охотничий прием, причем не хуже других.
Поплотнее закутавшись в меха, Сафие снова обернулась к окну, к великолепному зрелищу знакомой бухты. На ее дальнем берегу, у самой кромки воды, виднеются склады чужеземных торговцев, за ними возвышается знакомый силуэт. Это Галата, древняя башня. Справа от нее стены квартала чужестранцев расступаются, чтобы открыть взору сады и здания иностранных посольств, окруженные виноградниками, сейчас их уже коснулись лучи восходящего солнца. Еще правее Галаты течет Босфор, его тенистые берега, поросшие лесами, в этот ранний час все еще скрывает тень. Сафие вспомнила ту старую гречанку, Нурбанэ, которая прежде нее была госпожой валиде, матерью предыдущего султана, вспомнила, как та сидела на этом самом диване и носила, между прочим, эти же серьги из жемчуга и рубинов, а Сафие прислуживала ей.
— Они думают, я не знаю, что они уже пришли и ждут у дверей, — сказала она ей однажды. — Они думают, что у меня нет ушей. И нет глаз. Но, Сафие, тишина сама рассказывает мне все, что нужно. И я умею слушать ушами. И смотреть сквозь стены.
Первые лучи солнца вдруг коснулись узорчатых ставен окна, и их перламутровые накладки вдруг превратились в яркие сияющие звездочки. Сафие вынула руку из теплого меха и облокотилась на подоконник, слабый аромат нагретого дерева коснулся ее ноздрей. Кожа кистей и предплечий сохранила прежнюю молочную белизну и гладкость, время пощадило ее, милостиво позволив остаться кожей холеной одалиски. Только теперь на ее пальце, ловя лучи солнца, играл огромный изумруд, принадлежавший когда-то Нурбанэ, в головокружительной глубине которого плясали сейчас черные огни.
«Что бы ты сделала, Нурбанэ, — мысленно вопрошала ее Сафие, — если б оказалась сейчас на моем месте?»
Она на мгновение прикрыла глаза, ибо луч солнца наконец добрался до ее лица. Образ Маленького Соловья — распухшее тело, изуродованные гениталии — возник перед ее взором.
«Не делай ничего, — неслышно прошептал ей уверенный голос. — Это судьба».
Это не Нурбанэ отвечает ей, это чей-то другой голос говорит с ней из могилы.
«Карие? Карие Михримах, это ты?»
«Не делай ничего. Такова судьба. Kismet.[13] Она может настичь даже через долгие годы. Единственное, что ты не смогла предвидеть. Даже ты».
— Фатима!
Глаза Сафие сверкнули так неожиданно, а оклик прозвучал так громко, что даже Айше, проворнейшая из ее служанок, вздрогнула.
— Слушаю, госпожа.
Застигнутая врасплох Фатима, ее главная прислужница, покраснела и стала заикаться.
— Ты, кажется, заснула, девочка?
Теперь валиде-султан говорила мягко, как она всегда это делала, но стальная нотка в ее голосе заставила несчастную служанку похолодеть и задрожать, и кровь зашумела у нее в ушах.
— Нет, госпожа.
