Хватается за резинку шорт, тянет вниз, но Аня все же успевает — хватается за нее же, сдерживает, смотрит уже не игриво — испуганно.
— Кончишь — уснешь быстро. И мне спать дашь. Руки убери.
Слышит отрывистое, чувствует, как к щекам моментально приливает жар… И хочется бросить шорты, тянуться к ним…
— Я не… Я действительно п-просто с-спать… — начала что-то лепетать, держать за резинку, как за последнюю надежду… Да только бессмысленно. Потому что Корней отцепил пальцы, стянул вместе с бельем, отбросил, развел в стороны колени, потянулся уже к майке.
— Вверх подними.
Хотела бы и тут воспротивиться, но тон был таким требовательным, что не смогла. Подняла, прогнулась в спине, чтобы легче было снять…
Почувствовала дрожь, когда Корней отбросил майку куда-то за пределы кровати, уперся основаниями ладоней возле ее лица, чуть склонился, глядя хищно.
— Мы обсуждали с тобой, Аня. Ты должна думать, а потом делать. Не думаешь ты — буду думать я. Так ясно?
Звучало более чем угрожающе, Ане стоило бы испугаться, взмолиться, сделать что-то… Чтобы засчиталось за шаг назад, но она просто кивнула. Потянулась руками к его шее, когда наклонился еще ниже, когда прижался к губам, когда протолкнул в ее рот язык, параллельно пуская в ход руку — по боку, сжав бедро, пройдясь по нему от внешней к внутренней стороне… Оторвался, с усмешкой посмотрел в глаза, когда она сама же раскрылась больше, заводясь за считанные секунды. Вот только он не спешил. Насладился разочарованным вздохом, когда она не почувствовала прикосновения там, где хотела… Взял ее руку в свою, приложил к своей груди…
Увидел, что сглотнула… Смотрела в глаза с легким испугом, пока вел вниз… Готова была выдернуть, но держалась… Послушно скользнула по ткани штанов, с силой же сжала, провела так, как он показал сначала сам, а потом еще раз — когда отпустил. И снова приблизился к губам, поцеловал, дразня, почувствовал, что сжала сильней — непроизвольно, интуитивно… Сделала приятней. Так, что Корнею захотелось толкнуться в руку. И не в руку тоже. Безумно захотелось. Особенно, когда Аня снова подалась навстречу, прогибая спину…
— Сдохну раньше времени с тобой.
Совершенно не понимая, что значат эти его слова, потянулась к губам, разочаровалась дважды — когда он не ответил на поцелуй, и когда снял ее руку. А потом задрожала — почувствовав укус на подбородке, скольжение языком по шее, поцелуи на груди… Закрыла глаза, откинулась, охнула, позволяя… Мять и гладить. Прикусывать и зализывать.
А потом еще ниже по животу, по белой линии… Поздно поняла, дернулась…
Свела бы колени, не знай ее Корней достаточно хорошо, чтобы предварительно придержать.
Приподнялась на локтях, замахала головой, глядя испуганно…
— Нет, Корней. Нет. Я… Я не хочу… Мне стыдно. Я так не…
На него — хищного. Возбужденного. Злого. Безапелляционного.
— Тебя кто-то спрашивал? — не считающего нужным сейчас нежничать и убеждать. — Утром сходишь — заявление напишешь. А я задолбался.
Корней произнес, после чего, глядя в глаза — ее, полные стыда и отчаянья, склонялся, будто специально мучая, оттягивая момент, но она сдалась первой. Упала на подушку, закрыла лицо руками, шепнула в них: «божечки»… Будто прощаясь с жизнью, почувствовав первые касания губ — задрожала, а потом…
Снова выгибалась. Мяла простыни руками, подавалась навстречу, закусывала кожу на руке до боли, сдерживала стоны… И не сдерживала тоже. Шептала что-то сбивчивое. Умирала сначала со стыда, а потом от удовольствия — до судорожно сжатых пальчиков на ногах. До дуги в спине и широко распахнутых глаз.
До полного осознания: действительно бывает сильнее. Он не соврал.
И после очень хочется спать. Тут тоже сказал правду.
Уткнуться в его плечо лбом. Закрыть глаза. Знать, что щеки горят. Что его рука опять на бедре, но уже совершенно голом. Не мочь сдержать улыбку… И постоянное желание прижиматься ближе. Из благодарности. Из переизбытка чувств.
Корней снова лежал на животе. Аня — на спине под его рукой. Держала свою сверху, но даже не пыталась двигать. Просто… Чтобы не убрал.
Спать хотела неистово. Но прежде… Запрокинула голову, коснулась губами подбородка, шепнула:
— Спасибо… — Знала, что он хмыкает. Знала, что хочет сказать что-то язвительное, но держится. Не открывает глаз. Снова дышит ровно. Будто… Будто не хочет ее так сильно, что скулы сводит. Что сдохнет раньше времени… — Я тебе нужна, правда?
Аня задает вопрос, замирает… Слышит, что в нужную секунду Корней не выдыхает — чуть задерживается. Потом опускает голову так, чтобы встретиться взглядами. Смотрит долго. Знает, почему она спрашивает. И почему пришла ночью тоже знает. И почему сам не выгнал.
Произносит:
— Нужна. Больше, чем мне хотелось бы.
А потом отворачивает голову, опускает на подушку, закрывает глаза. Чувствует шевеление за спиной. Знает, что Аня приподнимает на локте, что тянется к его лопатке, позволяет себе пробежаться по коже — сначала подушечками — мягко, а потом уже с нажимом, оставляя белые следы… И третий раз — еще сильней…
— Ань…
Реагирует на предостережение, снова откидывается на подушку, смотрит в потолок, улыбается, поворачивает голову, прижимается к плечу, целует его же, шепчет:
— Ты просто влюбился в меня. Представляешь? Влюбился… Немножечко…
И сама, кажется, считает это удивительным. Но молчать не может. Да и ответа не ждет. Это ведь она — ответственная за чувства. Но когда слышит тихое, серьезное:
— Немножечко, так немножечко. Спи.
Не верит ушам. Выдыхает распирающее счастье в плечо…И наконец-то засыпает.
Глава 6
Корней уперся рукой о кафель, подставляя под струи горячей воды затылок. Закрыл глаза, дышал, просыпался…
Было сложно. Но вариантов ноль. На девять важная встреча. Дальше — куча дел. Его привычный, даже любимый, аврал. Да только…
Ночная выходка Ани чуть сбила. И настрой, и настроение.
Она-то заснула сразу, а Корней куковал практически до рассвета. Она крутилась, как юла. Спала тревожно, но хотя бы спала. А он нет. Хотел и думал. Думал и хотел.
Ранимую и раненную. С огромными проблемами в самооценке и в поиске себя. Для которой родные желали, как лучше, а получилось… Что пятнадцать лет ждет возвращения идиотки-матери. Хотя разве только идиотки? Сволочи.
Но убеждать в этом Аню Корней даже не пытался. Просто слушал, мысленно шалел, но оставлял все при себе. Потому что бессмысленно.
Не сдержался бы, бросься Аня защищать женщину, которая их с бабушкой так просто выбросила на улицу. Которая, несомненно, не погнушалась бы и на новую квартиру претендовать, случись что-то с Зинаидой. Которая… Слова доброго не стоила. Не говоря уж о слезах.
Но у Ани они сидели глубоко — слезы и чувство своей ненужности. Это и раньше пробивалось в словах и поступках, а вчера вечером стало совсем очевидным. И понятным. И… Почему-то сделало больно уже ему.
Внезапно. Ее «пятнадцать» отозвались где-то в области сердца. «Пятнадцать», в которых — настоящая трагедия. И пусть сам Корней понять ее не смог бы — другой склад ума и характера, но в искренности Ани не сомневался.
Он вообще в ее искренности не сомневался никогда. Не ждал подвоха. Был всегда спокоен… И всегда же напряжен.
Потому что, кажется, немножечко…
И, кажется, с каждым днем все больше.
Сам себя не узнавал, но как-то так случилось, что понимал. С ней нельзя так, как привык — быстро и обоюдно приятно. Ненапряжно. Мимоходом. Между делом. Когда вспомнишь. Когда захочется.
Она замороченная. И ей действительно важно привыкнуть. Важно, чтобы постепенно.
Она полагается на все сто. Доверяет. И это доверие нельзя предавать. Слова — взвешивать. Поступки — просчитывать наперед. Но не в привычной для него системе координат, а в той, которой пользуется она. Для него новой. Местами категорически непонятной.
Не поняла бы, что просьба не дурить и вернуться в свою комнату — это просто о том, что так ему будет спокойней, а не попытка указать место… Не восприняла бы шутку: «минетами вернешь. По двойному курсу» в ответ на свое застенчивое «спасибо»… А рвалась ведь. Рвалась.
