наверное, про эту адвокатшу, — она демонстративно поморщилась; Лена поняла, что кто бы эта «адвокатша» ни была, Саша приязнью к ней не воспылала. — Морозова Катерина. Титулованная особа… — С заметной завистью Саша перечисляла названия премий, конкурсов и прочих заслуг, но Лена едва ли могла понять отдельные слова сквозь гул бьющегося то ли в горле, то ли прямо в голове сердца.
Морозова. В Москве.
Вернулась, вернулась, вернулась.
Затхлый, постаревший за прошедшие годы воздух бил по осязанию при каждом вдохе — судорожно-поверхностном, торопливо-жадном, истосковавшемся. От одного взгляда в глубь забыто-знакомых стен, обклеенных устаревшими обоями в крупный цветочный паттерн, грудную клетку сдавило припоминанием; давно утерянное родство с местом, что всегда оставалось единственным настоящим домом, отдавалось медленно накатывающей болезненной тяжестью в теле.
Еще на пути к родному городу, она почувствовала, как неторопливо, с мучительной оттяжкой расходятся старые раны, чье существование на расстоянии легко отрицалось ею много лет подряд. Вид нетронутого временем, но очевидно покинутого хозяевами дома царапал сердце и жег глаза.
Она выросла в этой квартире в сталинке на Фрунзенской набережной, она каждый день ходила в школу неподалеку, а затем — в университет, шесть дней в неделю проезжая свою любимую станцию метро, где так часто, но всегда неожиданно, после выезда из туннеля, слепило стоявшее над Москвой-рекой солнце; она возвращалась сюда по вечерам со своей первой работы, она примеряла свадебное платье, стоя перед трюмо в этой самой прихожей, где стояла и сейчас.
Теперь ее окружали коробки, сумки и чемоданы. Пумутневшие зеркала трюмо, слои пыли на мебели, источающаяся стенами тоска вперемешку с истекшим временем, пронзительно ощутимая покинутость, какая всегда заметна в оставленном без людей жилье. Катя не нашла в себе сил дать объявление с предложением о съеме — ни когда только уезжала из Москвы, ни после, даже в те месяцы и недели, когда денег на многое не хватало.
Она и сама не знала, почему категорически не желает видеть в этой квартире посторонних людей, почему лишь мысль о том, что кто-то другой начнет двигать мебель, менять декор, застилать кровать в спальне своими простынями, расставлять на кухне свою посуду, создавать внутри прошедшей жизни новую, вызывала в ней паническое неприятие. Бывая в Москве по нескольку раз за год, она все равно ни разу здесь не появилась, предпочитая ночевать у переехавших в пригород еще в годы ее студенчества родителей.
Квартира, очевидно, требовала уборки, затевать которую ради пары суток было просто нецелесообразно, как и покупать еду и нужные в ежедневном обиходе предметы. К тому же незапланированный, пусть и короткий, визит к родителям стоил раннего подъема утром, которого можно было бы избежать, останься она в центре. Оставаться не хотелось.
Дискомфорт от затянувшейся неподвижности, наконец, вынудил Катю сдвинуться с места. Разувшись (может, и не стоило: спустя столько лет она едва ли могла вспомнить, мыла ли полы перед отъездом), она медленно пошла вперед, по пути везде зажигая свет. В мыслях она редко возвращалась к последним прожитым здесь годам, и сейчас со странным, пробегающим холодком по внутренностям удивлением, осознавала, что помнит далеко не все.
Вопреки ее ожиданиям, на кухне не было настенных часов — только свидетельство в виде гвоздя, оставшегося вбитым в скрытый под обоями бетон; в зале кресла разместились слева от дивана, а ей почему-то помнилось, что должно быть по креслу с обеих сторон; в спальне на прикроватном столике больше не стояла в тонкой золотой рамке миниатюрная акварель с пасторальным пейзажем.
Одним летом много лет назад, Катя, убегая из Сухого фонтана у Новой Третьяковки, вдруг зацепилась взглядом за одну из множества выставленных у лавочников картин и не смогла пройти мимо. Она обожала эту акварель и, переехав в Питер, долго искала ее среди вещей, но так и не нашла. Оказалось, здесь ее не было тоже.
В кармане брюк завибрировал телефон. Катя, коротко взглянув на экран, улыбнулась имени звонившего и подняла трубку.
— Привет!
— Привет новоявленным, или лучше сказать: староявленным — москвичкам! — задорно произнесли в ответ. Катя рассмеялась. — Как добралась?
— Вполне неплохо. Я уже с полчаса в квартире.
— Быстро ты, я думал, поймаю тебя на пороге. Чем в таком случае занимаешься?
Катя осмотрелась вокруг и опустилась на кровать, застеленную видавшим лучшие годы покрывалом, внезапно почувствовав неподъемную усталость.
— Да вот собираюсь с силами, чтобы вещи распаковать. Если не начну сегодня, то не начну никогда. Завтра на работу, круг замкнется, — пошутила она. — Сам знаешь.
— О да, Катерина Сергеевна, ваша страсть к работе всем хорошо известна.
Закатив глаза, Катя ответила, подражая высокопарному тону собеседника, но добавив притом побольше сарказма:
— Ваша страсть к работе, Юрий Романович, тоже всем хорошо известна.
«Юрий Романович» хмыкнул.
— Туше.
— То-то же, — проговорила она довольно. — Ладно, пойду я трудиться на благо чистоты и хозяйственной устроенности. Увидимся завтра.
— Давай-давай. Мы со старичками очень ждали твоего возвращения.
Катя растроганно улыбнулась и призналась почти шепотом:
— И я ждала, Юр.
После разговора Катя позволила себе еще на несколько минут задержаться в спальне, но резко поднялась с кровати, едва мысли потянулись к закрытым дверям прошлого, в которое она намеренно старалась не заглядывать. Бессмысленно ворошить прошедшее, неизменное и горькое. У нее давно другая жизнь.
Загроможденная коробками и чемоданами прихожая при брошенном на нее повторно взгляде раздражала с особенной силой и вызывала желание поскорее навести порядок в и без того неуютной из-за затянувшегося одинокого простоя квартире; отсутствие отдыха перед будущим рабочим днем показалось Кате предпочтительнее постоянных завалов на входе в квартиру.
На самом деле коробки можно было передвинуть к одной стене до лучших времен, вещей Катя привезла не так уж и много: обновленная за проведенные в Питере годы библиотека, любимая посуда, одежда да всякая мелочь, — остальным она собиралась обзавестись уже в Москве. Тем не менее изгнать из собственной квартиры дух очередного перевалочного пункта хотелось как можно скорее.
Только сейчас, осознав как мало она привезла с собой после четырех лет жизни в другом городе, Катя неуверенно подумала, что до сих пор жила как будто на чемоданах — покупала лишь необходимое, не предпринимала попыток исправить недостатки петербургской квартиры, не захотела персонализировать ее, сделать своей: повесив новые шторы на окна, расставив по поверхностям вазы, статуэтки, фигурки на свой вкус, застелив мягкую мебель покрывалами любимого цвета вместо хозяйских зеленых, ведь она
