обещаю. Но справедливости ради, я отдала Юле план стратегии в четыре часа! Это за два часа до конца рабочего дня. И еще на полтора часа я вчера задержалась. Ты это помнишь, потому что мы ехали вместе в лифте. Почему нельзя было обсудить план в это время?
— Когда у меня дошли руки его посмотреть, тогда я и решил его обсудить.
Хочется спросить: а у тебя личной жизни нет, что ли? Тебе не с кем провести время в двенадцать ночи? Надо в это время смотреть план и звонить мне?
А что если… Стас одинок? Ну, в смысле у него нет серьезных отношений, девушки, с которой можно коротать время в двенадцать ночи. Почему-то эта мысль вызывает волнение в сердце.
Не мое дело, я не должна об этом думать.
— Мы можем обсудить план сейчас? — спрашиваю.
— Да, садись, — указывает на стол для переговоров.
Я забежала в кабинет Стаса с букетом в руках. Сейчас он ощущается особенно лишним. Но проситься выйти, чтобы поставить цветы в вазу, я не решаюсь. Поэтому сажусь за стол, а букет кладу рядом. Чувствую себя ужасно неловко. Стас поднимается со своего кресла и садится за стол напротив меня. Задерживает взор на цветах, но никак не комментирует.
Без лишних прелюдий Стас приступает сразу к делу. Подробно проходится по каждому пункту плана, комментирует, задаёт вопросы, высказывает свои пожелания. Он не разносит в пух и прах мои идеи, однако мне все равно приходится их защищать. Где-то Стас со мной соглашается, где-то велит переделать.
Мы сидим долго, не меньше двух часов. Периодически Стас звонит по внутреннему телефону коллегам из других департаментов, что-то уточняет у них для стратегии или просит прислать нужную информацию на почту.
В какой-то момент я понимаю, что у меня в голове диссонанс. Передо мной не тот Стас, которого я помню. Парень из моей беззаботной юности был весельчаком и душой компании, ездил на спортивном автомобиле, участвовал в автогонках и слышать не хотел о том, чтобы променять свою гоночную «Феррари» на работу в офисе.
А Стас, который сейчас передо мной, — это деловой мужчина, отлично владеющий предметом своей работы. Его костюм идеально отглажен, белоснежная рубашка, готова поспорить, сияет в темноте. Все, что он говорит, — четко и по делу.
Как он так изменился? Почему решил бросить гонки?
А еще мне очень интересно, что с ним произошло тогда в аэропорту? Арестовали? Осудили?
Последнее вряд ли. С судимостью его бы не взяли сюда работать. Но сцена в аэропорту, когда Стас за мной бежал, а его пытались остановить, вдруг ярко встает перед глазами.
Когда бывший жених листает документы или говорит по внутреннему телефону, я украдкой рассматриваю его. Нахожу их с Вероникой общие черты и чувствую, как в груди больно щемит.
Правильно ли я делаю, что продолжаю скрывать от дочери ее отца? И сам Стас даже не подозревает, что у него уже четыре года, как есть ребенок…
Не хочу об этом думать.
— Тогда к следующему понедельнику переделай, как мы сейчас с тобой обсудили, — голос Стаса возвращает меня из мыслей о дочке.
— Хорошо, — собираю бумаги на столе.
— И разблокируй мой номер.
— Да, сделаю это прямо сейчас при тебе.
Убрав документы в папку, достаю из кармана пиджака телефон.
— Скажи, пожалуйста, свой номер. Я его тогда сначала заблокировала, а потом удалила.
С тяжелым вздохом Стас диктует цифры. Я сохраняю номер под именем «Станислав Войцеховский» и вытаскиваю его из бана.
— Вроде получилось. Давай я тебе сейчас позвоню, а потом ты мне.
— Я тебя в чёрные списки не добавлял.
— Все равно надо проверить, чтобы все работало.
Нажимаю кнопку вызова. Айфон Стаса на столе начинает вибрировать. Непроизвольно бросаю взгляд на экран и, обомлев, перестаю дышать.
Я записана у него, как и пять лет назад: «Моя самая любимая».
Стас видит, куда направлен мой взгляд, и быстро сбрасывает вызов. Пока я все еще нахожусь в шоке, звонит мне.
— Будь теперь всегда на связи, — говорит, отключая звонок. — Можешь идти.
— Почему я до сих пор так у тебя записана? — спрашиваю, пожалуй, излишне резко. С начальниками так не разговаривают.
— Не успел переименовать, — его тон безразличен и сух.
— Не успел за пять лет?
— Не успел со вчерашнего вечера.
— А пять лет ты чем был занят, что не успел?
— Пять лет я тебе не звонил и вообще забыл, что в моей записной книжке есть твой телефон.
Стас говорит небрежно, словно то, как я у него записана, не имеет никакого значения. А меня пробирает дрожь вперемешку с возмущением.
— Переименуй меня, — не прошу, а приказываю.
— Переименую, — произносит все так же небрежно, глядя куда-то в бумаги.
— Сейчас при мне.
Мой приказной тон заставляет Стаса поднять глаза. Секунду смотрит, а потом откидывается на спинку стула, скрестив руки.
— Столько лет прошло, а тебе до сих пор важно, как ты у меня записана.
Я понимаю намёк. Когда-то в самом начале отношений я обиделась на Стаса за то, что была записана в его телефоне «Полина бар». Потому что мы познакомились в баре. Мне показалось оскорбительным, что я — его девушка — записана наравне с «Серега гараж» и «Вован гонки». Тогда же после моего скандала Стас и переименовал меня в «Моя самая любимая».
— Держать бывшую под именем «Моя самая любимая», как минимум, нечестно по отношению к новой девушке. Впрочем, что ты знаешь о честности?
Стас издаёт смешок. Да ему весело.
— Прости, не понял, по отношению к какой новой девушке?
— Не знаю, к какой-нибудь. У тебя же были отношения в течение этих лет.
— У меня не было отношений, — произносит неожиданно серьезно.
Застываю на месте.
— Если тебе интересно, Полина, то у меня не было отношений.
В горле пересыхает.
— Мне неинтересно, — бормочу, глядя куда угодно, но только не на него. — Запиши меня, пожалуйста, по имени и фамилии. Я пошла работать, — беру в руки папку с бумагами, букет и поднимаюсь со стула.
— От кого цветы? — вдруг интересуется.
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что я твой начальник.
— И что? Это не даёт тебе права задавать мне такой вопрос.
—
